На волке верхом
Ехала в сумерки
Та, что хотела
Стать его спутницей;
Знала она,
Что смерть ожидает
Сигрлинн сына
На Сигарсвеллире.
«Старшая Эдда»
Труп был тяжелым. Я попыталась ухватить его за ноги, услышав
грозный окрик: «Шевелись», но они непостижимым образом выскользнули из моих
рук, и я с тихим стоном опустилась на землю. Да, прятать трупы нелегкая задача.
Не дожидаясь вторичного окрика, я все-таки вскочила, вновь ухватилась за ноги
и, тяжело дыша, сделала первые несколько шагов, радуясь, что в темноте не могу
видеть лица покойника.
Я споткнулась и едва не упала, но на сей раз ног не
выпустила, удивляясь крепости собственной нервной системы. За последние два
часа я как минимум трижды была обязана грохнуться в обморок, а ничего, бегаю.
Трупы прячу. «Как такое могло произойти со мной?» – задала я себе риторический
вопрос и вздохнула.
Моя жизнь обещала быть по всем статьям ничем не
примечательной. Родилась я в маленьком районном городке, который с трудом
насчитывал шестьдесят тысяч жителей. Конечно, не деревня, но близко к этому.
Моя мама произвела меня на свет в семнадцать лет, едва успев окончить школу;
отца своего я не знала, подозреваю, что на этот счет дела у матери обстояли не
лучше, то есть и она толком его не знала. По крайней мере, я слышала три разные
версии моего счастливого зачатия, где главными действующими лицами попеременно
были то известный актер, то футболист, то рок-музыкант, тоже, разумеется,
известный. У моей тетки была своя гипотеза тех событий, а число кандидатов на
отцовство у нее сократилось до двух: первый был солдатом срочной службы, с ним
мама крутила любовь целых полгода; второй – парень с соседней улицы, жуткая
шпана, который сел в тюрьму раньше, чем его успели призвать в армию. В родной
город он более не вернулся и, по мнению той же тетки, давно сложил буйную
головушку в пьяной драке или умер от чахотки. Кстати, эта самая чахотка всецело
занимала мое воображение в детстве, я мысленно видела своего отца в мрачном
подземелье, прикованным к стене цепью. По стене стекает вода, образуя лужи на
каменном полу, а мой отец надсадно кашляет и в конце концов испускает последний
вздох.
Собственно, история моего рождения была самым интересным
эпизодом моей жизни, может, поэтому отец в детстве и являлся мне в декорациях
фильмов по романам Дюма.
Благополучно разрешившись от бремени, мама оставила меня на
попечение своей сестры, старой девы тридцати семи лет. Та была дочерью ее отца
от первого брака, и они не особенно друг друга жаловали, да и знакомы были не
очень хорошо в силу двадцатилетней разницы в возрасте. Ко всему прочему, сестра
жила в поселке неподалеку от нашего города, так что их встречи были не частыми.
Однако после смерти моей бабки Люба, так зовут мою тетку, переехала в город,
чтобы взять на себя заботу о своем отце и сводной, тогда десятилетней, сестре.
Собственно, она заменила ей мать. Через пять лет умер отец, и они остались
вдвоем на всем белом свете. Мать Любы умерла еще раньше, чем моя бабка. А потом
родилась я, и мама, ежедневно рыдая от обрушившегося на нее счастья, вспомнила,
что в первом классе у нее была пятерка по математике, и бросилась поступать в
техникум (на институт она не замахивалась, пятерки у нее особо не водились).
Техникум находился в областном центре, откуда мама уже не вернулась. На втором
курсе она вышла замуж, забыв рассказать супругу о моем существовании. После
регистрации она решила с этим тоже не спешить и в конце концов пришла к выводу,
что ставить его в известность обо мне вовсе ни к чему, оттого в редкие наезды
мамы я называла ее тетей Ниной, а тетю Любу, соответственно, мамой. В детские
мозги это вносило некоторую сумятицу, и я лет до девяти толком не могла
разобраться ни с мамами, ни с отцами.
На момент начала этой истории мать жила в Ульяновске,
обремененная тремя детьми и вечно нетрезвым мужем, жаловалась на хроническое
безденежье и уже лет семь как нас не посещала, забывая отвечать на письма.
Телефона у нее не было, так что о ее жизни мы с тетей Любой имели довольно
смутное представление.
Тете Любе уже было около шестидесяти, окружающий мир вызывал
у нее стойкое отвращение, и она мечтала уйти в монастырь. Дело было за малым:
оказалось, что в монастырь уйти не так просто, то есть с пустыми руками берут
туда весьма неохотно, и тетка вела подвижническую жизнь в миру, гневно критикуя
«прощелыг и выжиг, окопавшихся в церкви». Несмотря на суровый теткин нрав и
неуемную тягу к обличению несправедливости, мое детство можно назвать вполне
счастливым. Я, как водится, переболела ветрянкой, корью и ангиной, громко
читала стихи про Мишку, взгромоздясь на стул, в положенное время отправилась в
школу и с отличием ее закончила, не очень напрягаясь. В девять вечера по
установленному порядку я молилась вместе с теткой, после чего она отходила ко
сну, а я читала и предавалась мечтам.
Мои мечты ничего общего с реальной жизнью не имели, и уже
лет в двенадцать я поняла, что либо мечтать надо о чем-то другом, раз пираты,
мушкетеры и прочие романтические персонажи канули в небытие, либо нужно
смириться с тем, что мечты мои никогда не осуществятся. Я смирилась, нимало не
печалясь, и продолжала мечтать в свое удовольствие.
После окончания школы я хотела пойти работать, не желая
сидеть далее на теткиной шее, но тетя Люба заявила, что спит и видит меня
учительницей, так как некогда об учительстве мечтала сама, однако различные
жизненные трудности помешали ее мечте осуществиться. Чтобы сделать ей приятное,
я стала готовиться к поступлению в педагогический институт, но его в нашем
городе не было, и я, с благословения тетки, отправилась в областной центр. Моей
покладистости сильно способствовал тот факт, что в жизни тетки к тому моменту
появился некий святой старец, а с моей точки зрения, просто бомж. Маленький
юркий мужичок с бородой лопатой, которого Люба разместила в своей квартире.
Старец последние тридцать лет нигде принципиально не работал, а теперь все свое
время посвящал душеспасительным разговорам и диспутам с теткой на
маловразумительные богословские темы, что наполнило ее жизнь давно ожидаемым
смыслом. Она тихо радовалась своей миссии (взвалив на свои хилые плечи заботу о
«святом» человеке), и мне показалось, что мое присутствие ее понемногу начало
угнетать.
