— Кристинка заплакала… Я пыталась ее успокоить, но она так испугалась, что только кричала все громче, и тогда этот подонок вырвал ребенка у меня и отбросил в другой угол. А потом схватил топор и…
Я зажмурилась и зажала уши руками, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать. Я не хотела знать, что было дальше! И ни в коем случае не хотела вспомнить это «изнутри».
Какое-то время было оглушительно, до звона, тихо. Исчез Золотинкин голос, исчезли звуки леса, тихий шелест сонного ветра. И постепенно меня отпустило. Я выдохнула и открыла глаза, теперь уже без боязни и робости глядя в глаза своему отражению. Своему?!
Да! Я — теперь она. Почему-то именно в этот момент мне стало кристально ясно, что нет отдельной индейской девушки, вышедшей замуж за белого человека из далекой страны, и нет аспирантки-биолога из будущего, есть просто Я. Здесь и сейчас.
— Я оставляю их тебе. — Зеркало растаяло, и между прошлым и будущим больше не было стеклянной преграды. — Если ты захочешь, они станут по-настоящему твоими. И он узнает, полюбит тебя, именно тебя, если ты узнаешь и полюбишь его.
— А ты?!
— А я, собственно, никуда и…
Сон вдруг поплыл, окружающая картинка дернулась, словно занавес на школьной сцене, который неравномерно и слишком торопливо тянут в разные стороны добровольные помощники режиссера. Золотинкин голос растаял раньше, чем я успела расслышать окончание фразы, но в этот момент меня совсем не волновала недосказанность. А все потому, что я вдруг почувствовала на своей талии мужские руки, горячие, нежные, они обнимали так крепко и волнующе, что у меня голова закружилась даже раньше, чем в этом сгустившемся тумане разорванного сна мужские губы прижались к моим губам и…
И я, черт побери, проснулась окончательно.
Вокруг был серенький, сырой рассвет, рядом сладко сопела зверодочь, а мои по-прежнему мохнатые медвежьи бока крепко обнимал муж. Айвен трогательно подгреб мою огромную тушу поближе к себе одной рукой, другой так же крепко обнимал пушистую Кристинку и спал без задних ног. Целоваться даже и не думал.
Мне все только приснилось.
Ну лысые вам лоси же! Почему наяву я опять медведь?! Во сне же была человеком! И мне так хорошо было… так хорошо!
Наверное, мое обиженное сопение разбудило мужчину, потому что он заворочался, потянулся, улыбнулся сквозь сон.
— Золотинка? Иди ко мне, маленькая моя.
Угу. Щазз. Нашел маленькую. Как лягу сверху, так и раздавлю! Что за жизнь, а?!
Глава 26
Все утро я чувствовала какую-то повисшую в воздухе неловкость. Утренние обнимашки и приснившийся поцелуй не давали мне покоя, это понятно. Но почему тогда и Айвен так странно на меня косится, когда думает, что я смотрю в другую сторону?
Ну не тянет же его понежничать с медведицей? Это уже зоофилия какая-то, это точно не про него. А что тогда? Не могло же ему присниться то же самое, что мне.
Но неловкость неловкостью, а жить надо. Обустраиваться в расчете на долгую зиму. Да знаю, знаю я, что есть шанс убраться с острова в сторону цивилизации гораздо раньше, чем пушистая белая смерть придет с севера и остановит время до самой весны. Но твердо помню главное: надеяться стоит на лучшее, а готовиться всегда к худшему.
Поэтому сегодня мы сняли с петель дощатую щелястую дверь зимовья, раскупорили в другом конце сруба вентиляционные дырки и всеми силами ждем, когда сырое нутро избушки просохнет. Только после этого можно будет заниматься ее нормальным обустройством и утеплением.
А пока пора копать коптильню.
Сооружать ее решили в непосредственной близости от реки, чтобы Айвен, значит, рыл, я в это время орудовала в речке вершей, выгребая красноперое богатство природы, а шилопопая егоза при этом была между нами и в пределах видимости.
Вчерашнюю рыбу, почищенную, хорошо просоленную и уже чуть заветрившуюся за ночь, мы тоже принесли с собой. Как раз первым делом в коптилку и пойдет. Я научила Айвена индейскому способу быстрой заготовки — это когда мясистое филе с обоих боков тушки срезается и вялится отдельно, но и хребет с остатками мякоти и головой не выкидывается, а висит по соседству, высыхая на ветерке. Зимой в похлебку такие хребты на ура пойдут, придавая бульону наваристость холодца.
— Не-не, хватит палкой ковырять, руками выгребай, — орала я с середины речки пыхтящему и явно тихо ругающемуся на склоне глинистого холма мужу. — Кристинка! Брысь! Айвен, ну обернись ты, она прямо за тобой твои труды обратно закапывает! Мелкая! А ну иди сюда! Иди сюда, кому сказала! Рыбу дам! Обжора маленькая… Деточка, а ты не хочешь поплавать? Нет, не в шубе, как мишка, а без всего, как девочка? Водичка, конечно, прохладная, но немножко можно. Что, не хочешь? Ладно-ладно, не ори так, большой медведь придет. Иди вон к тем камням и гони рыб на меня. Чтобы в вершу… О! О-о-о! Деточка, да ты гений рыболовли!
И правда, почти на два часа Кристинка оказалась занята интересным ей делом и не досаждала ни мне, ни отцу. Вовсе даже наоборот, дитя довольно успешно колобродило посередь реки, прыгая, плескаясь и визгливо рявкая в воду, лупя по ней лапами и забавляясь от души. Чем успешно шугала идущего на нерест лосося, и он всей толпой ломился в левый проток, где его поджидала большая медведица с ивовой корзинкой.
— Может, хватит на сегодня? — время от времени несколько тоскливо вопрошал Айвен, все еще ковыряясь в глине и с непередаваемой тоской поглядывая на растущую кучу рыбьих тушек. Его можно было понять — чистить, резать и солить все это богатство тоже предстояло ему.
— Ход лосося всего две недели с небольшим, — пыхтела я из реки, жадно загребая водяные потоки ячеистой ловушкой. — Тут такое дело, когда день год кормит. Можно и спать поменьше, и есть побыстрее, лишь бы ни минутки зря не потерять. Потерпи, дорогой, я сейчас все… выловлю… и приду тебе помогать.
— Всю реку вычерпаешь?! — с нотками саркастического ужаса отзывался муж и делал квадратные глаза. — Золотинка! Ты лопнешь от жадности и растворишься в этой реке! Сколько можно мокнуть? Вылезай, отдохни, обсохни, а то…
— Еще скажи «а то простудишься»! — фыркала я, с алчным сопением выгребая очередную партию улова из потока. — Ты копай давай, не отлынивай! Топка у тебя что надо вышла, теперь нужно вырыть длинную узкую траншею вдоль макушки холма, это будет труба, в которой дым должен успевать остыть. Нам нужно холодное копчение.
— Золотинка, я все понимаю, но существуют законы физики. — Айвен нашел повод передохнуть, поэтому радостно отряхнул руки и вылез из раскопок, чтобы прочитать мне лекцию по умному мужскому естествознанию, недоступному для слабого женского мозга. — Дым не будет идти по канаве, он поднимется вверх сразу же над верхушкой топки и вылетит в дыру. Понимаешь, горячий воздух легче холодного, поэтому он стремится вверх и…
— Ты мне про повадки дыма будешь рассказывать? Па-а-а-аберегись! Уй… ну чего ты под рыбой встал, как дундук?! Не ушибся? Тьфу на тебя. Конечно, дым не пойдет по канаве просто так по нашему слову, мы ее сверху закроем решеткой из палок и дерном, получится как раз длинная горизонтальная труба, понятно? Дерн, кстати, тоже нужно будет заготовить.
