— Не думала, что деменция настигает уже в столь юном возрасте.
— О чем ты, малявка?
— Склероз. Нужно непременно обратиться к врачу.
— Ты что там бормочешь себе под нос?
Она начинала злиться, и ее кукольное лицо приобретало хищно-уродливые черты.
— Еще и плохой слух. Что будет лет через пять?
Я пожала плечами, а она подалась вперед и прошипела.
— Ты — мелкая, уродливая дрянь. Не лезь к Пауку, ясно? Он мой! Еще раз тебя возле него увижу, обломаю твои тонкие ручки и ножки.
Она не успела договорить, я толкнула в ее сторону стакан с гранатовым соком, и он аккурат вылился ей на подол белого платья между ног. Она вскочила из-за стола.
— Упс…какая неожиданность. Ты прокладки не забыла?
— Тыыыы!
На нас все обернулись, и девка бросилась в сторону дома, но я успела поставить ей подножку. Она прокатилась на животе по траве, и в добавок к красному пятну появились зеленые разводы.
— Мэрион, дочка… что случилось? — закудахтала вокруг нее тучная женщина в немыслимом красном наряде.
— Не трогай меня… отстань! — грубо оттолкнула ее блондинка, вставая с колен. — Она облила меня, а потом толкнула! Уберите отсюда эту психопадочную!
— Юлия! — грозно прикрикнул отец.
За девкой бросились ее подружки и мать.
— Немедленно встань из-за стола и иди в свою комнату! Сейчас же!
Это то, что мне и было нужно.
— С удовольствием!
Я прокралась к ограде, когда веселье было в самом разгаре. Притащила пакет с фруктами, прихватив также перекись, вату и замораживающий крем, который притащил для меня из аптечки Марко. Сам он со мной не пошел. Сказал, что по вечерам всегда проверяют в постели он или нет. Трус. Я же сказала.
— Эй, Верзила, скучаешь?
Парень задрал голову и улыбнулся.
— Та нет. Это охрененно веселое место.
— На. Лови ужин.
Швырнула ему вниз пакет.
— А теперь меня лови.
— Э неет, малая. Так не пойдет. Тебе здесь нечего делать. Давай, чеши в свою комнату.
— Ты чего раскомандовался? Я спину тебе намажу.
Улыбка пропала. Я нахмурилась, глядя на бледное лицо и темные, почти черные глаза, которые сухо блестели в полумраке.
— Я видела, как тебя били… твой отец, он… не должен был так. Это неправильно и.… мне жаль, что он так с тобой поступил из-за меня.
По мере того, как я говорила, у него кулаки сжимались, а на лице появлялась отталкивающая гримаса.
— Вон пошла, я сказал!
Уже грозно, сцепив зубы.
— Не хер меня жалеть! Засунь свою жалость себе в задницу и чеши отсюда!
Я приподнялась с земли, отступила назад, но вместо того, чтобы уйти, прыгнула к нему в яму.… И он поймал. Подхватил на лету, сдавил огромными руками.
— Дурааа! Ну ты и дура, Вереск!
— А ты грубый и злобный Верзила! Отпусти — задавишь!
Огромные лапы осторожно поставили меня на землю.
— Поворачивайся и снимай свою рубашку.
Смотрит мне в глаза, стиснув челюсти, а я ему. И никто взгляд не отводит.
— И не думаю тебя жалеть. Понял? Даже дуть не стану! Пусть щиплет! Буду наслаждаться твоими стонами боли.
Ухмыльнулся косо, а во взгляде вызов.
— Нужно очень постараться, чтобы сделать мне больно, малая.
— Я постараюсь.
Повернулся ко мне спиной и спустил вниз рубашку. Тусклый свет фонаря, который стоял от нас в нескольких метрах, осветил вздувшиеся рубцы, а рядом с ними и старые шрамы. Внутри у меня у самой защипало. Так, как будто это мне на открытые раны плеснули спиртом.
Сколько раз его вот так били… не счесть. Альфонсо — изверг проклятый! Если б он был сейчас рядом, я бы точно вылила ему в лицо склянку с дезинфицирующим раствором.
— Ты чего там? Засмотрелась, что ли?
А у меня слезы на глаза навернулись. Сколько боли он перенес. От родного человека. Неожиданно для себя протянула руку, чтобы тронуть шрам.
— Чего застыла, малая? Ты вроде обещала мне больно сделать, или кишка тонка? Пожалела, да?
— Пусть твоя кошка белобрысая тебя жалеет!
Я тут же одернула ладонь. Еще чего, жалеть его. Особенно после того, как зажимался со своей мерзкой Мэрион. Налила на ватку спирт и прижала к открытым рубцам. Кулаки Сальвы сжались, но он не издал ни звука, а я не удержалась и подула. Сильно-сильно.
— Смотри не надуйся, как шарик, и не улети, малая. Там я тебя хрен поймаю.
И засмеялся, и я вместе с ним.
— Не улечу. А ты не дергайся.
Смазала все раны, обработала обезболивающим гелем и подняла вверх рубашку.
— А теперь давай залазь ко мне на плечи и топай отсюда, пока тебя здесь не нашли.
— Вот и потопаю. Верзила неблагодарный.
В глаза мне посмотрел.
— А за что благодарить? Запомни, малая, никогда не делай то, о чем тебя не просят, и не жди того, чего не обещают… А вообще, не жди даже, когда дали клятву. И в жизни меньше болеть будет, ясно?
— А ты теперь жизненные советы раздаешь? Гуру заделался?
— Что ж ты языкатая такая?! Бессмертная, что ли? К Джино, дура, полезла!
— Ничего, ты ж заступился!
— Просто Джино выбесил. А так играла бы со всеми и пошла навоз лошадиный есть. Я б только поржал. Так, все. Давай. Тебе пора. На плечи ко мне залазь, я подсажу, и вылазь отсюда.
А вот он причинил мне боль. Я даже скривилась. Значит, не за меня заступился, а Джино его взбесил, потому что выступил против. Посмел перечить самому Мартелли. Гад он, этот Сальва. Паук мерзкий.
— Еще чего? На плечи не полезу.
— Лезь сказал. По-другому ты, шмакодявка, туда не достанешь.
— Я не шмакодявка! Я уже выросла!
— Ага! На один сантиметр?
Посадил меня к себе на плечи, взялся за стену ямы.
— Вставай на ноги и пытайся подтянуться.
— А ты вверх не смотри!
Забралась к нему на плечи ступнями, но до края ямы достать не могу. Он выше от меня на голову. Этот проклятый край.
— Та ладно. Я уже видел твои труселя. Белые в горошек.
— А вот и нет. Они в цветочек… Черт!
— Дуууураааа, вот ты дура!
И ржет, сволочь. Пошатнулась, упала обратно в яму, соскользнув вниз.
— Что такое, малая? Не доросла? Я ж говорил, что ты шмакодявка! Могу попытаться зашвырнуть наружу, как мяч. Как думаешь? Долетишь?
