— Коста трогал тебя? Ты позволила ему до свадьбы? Он залазил к тебе в трусы, натирал тебя там?
— Мерзость! — прошипела ему в лицо.
— Я спросил — трогал?!
— Нет!
Ее красота не просто его завораживала, она сводила с ума. Все, что касалось ее, сводило с ума. Тело отвечало на ее запах, дыхание, движение. С ней обнажались все инстинкты, все долбаные рефлексы. Он переставал быть Пауком, от клички которого люди заходились от ужаса. Он был похож себе на псину. Ее псину.
Потому что рвать хотел все и вся ради нее. И адское желание именно сейчас прижать ее к себе, сдавить до хруста и, зарывшись лицом в ее волосы, жадно их целовать, успокаивая ее и себя и сгорая от ядовитой ненависти. Да, он должен был ее убить. Расстрелять в том зале вместе с ее долбаной семьей. Но нееет, он знал, что не сделает этого. Знал заранее изначально.
Протянул руку и силой дернул к себе, ломая сопротивление, сдавливая до хруста, хватая за голову и вдавливая лицом к себе в грудь. Насильно. Несмотря на то, что она металась, выкручивалась, билась, он держал, зарывшись руками ей в волосы. Ощущая себя прОклятым, ощущая, как черное сердце дергается и сжимается от понимания, что им обоим придётся пройти.
А еще он боялся, что Джино ее застрелит первым. Так боялся, что постоянно закрывал собой и не сводил взгляда с кузена, и даже сейчас не мог испытать облегчения. Отец не отступится и в любую секунду может приказать свернуть ей шею.
— Отпустии, — рыданием, — отпустииии, меня тошнит от тебя. Ты не понимаешь? Тошнииит… ты воняешь кровью! Их кровью! Не могууу! Как же я тебя ненавижу! Как ты мог…как?
Не просто отпустил, а отшвырнул с такой силой, что она отлетела в другой конец ямы, откатилась кубарем. Снова прижалась к стене, разметалась по ней, тяжело дыша и не сводя с Сальвы испуганных, заплаканных глаз.
— И еще долго будет тошнить! Привыкай!
— Почемууууу? — нет не криком, скорее шепотом, едва шевеля разбитыми губами. И вдруг бросилась к нему и вцепилась в его плечи, впилась в них скрюченными пальцами
— Никогда не прощу тебе! Никогда!
А он схватил тонкие запястья и дернулся, как от удара током. Сиреневая чернота, сиреневая бездна смерти. Как ловко она умела играть его чувствами, манипулировать, дразнить, сводить с ума.
— Ты талантлива, Вереск, как же ты талантлива.
Сдавливая руки все сильнее.
— Прощать? Кто кого должен прощать, сука? Кто научил так управлять мужиками? Соткана из лжи, соткана из предательства, создана сводить с ума и соблазнять. Он подослал тебя, ведь так? Под кого еще он тебя подкладывал? Под Ториче? Под Косту твоего? Под ментов?
Отбросив руки и обхватив ладонями ее лицо, наглаживая скулы сильно, больно так, что после его пальцев оставались следы.
— Он готов был подложить тебя под меня, лишь бы успеть уничтожить нас всех. Оно того стоило? Ты не боялась, что я тебя трахну? Ты знала, что можешь… бл**дь, что можешь манипулировать мной. Знала…маленькая тварь!
— Кто подослал? Тыыы…ты убил мою семью! Тыыыы…убил моего отца!
— А ты думала, я его Оскаром вознагражу? Хотя можно было. За твою самоотверженную игру.
Отрицательно качает головой, пытается высвободить руки, но он продолжает держать их в своих руках, сдавливать до хруста тонкие пальцы. И ведь прав отец, все правы. Надо задавить ее прямо сейчас. Здесь. В этой яме. И мучения кончатся. Но это было бы так просто…
— Ты будешь выплачивать свой долг вечно. До конца своей жизни ты теперь являешься собственностью Мартелли. Тебя больше нет. Ничего от тебя. Ни имени, ни тела, ничего. Ты сдохла.
— Собственностью? Ты в своем уме? Я — человек! Кто-то станет меня искать!
— Нет. С этого момента ты не человек. Ты моя зверушка. Мой питомец. И если будешь себя хорошо вести, я дам тебе кусочек сахарка! И никто не станет тебя искать!
Отрицательно качает головой, ее глаза наполнены болью, отчаянием, ужасом.
— Ты…ты болен, да? Ты сошел с ума!
— Нет. Я просто ставлю тебя в известность — кто ты и какие права имеешь в этом доме.
— Зачем? Убил бы меня, как и моего отца, как мою мать!
— Ты будешь отрабатывать, расплачиваться кровью. В прямом смысле этого слова. Марко нужен донор. Из тебя выкачают столько крови, сколько потребуется для того, чтобы он выжил. С сегодняшнего дня твоя жизнь напрямую зависит от его жизни. Молись, чтоб он не умер.
Свистнул, вставив два пальца в рот, и к нему спустили лестницу вниз. Выбрался наружу.
— Завтра переселишься в дом.
— Я буду молиться, чтобы умер ты.
Усмехнулся. Даже сейчас восхищала ее смелость и прямолинейность.
— Твой долг прописан в книге должников капы моей кровью. Я расписался за то, что ты его вернешь сполна. И ничто этого не изменит. Даже моя смерть. Но, — слегка склонился вперед, — если я умру, тебя раздерут на запчасти, ты станешь донором всего, что возможно, обеспечивая нужды клана. Ты — наша собственность.
Только его жизнь давала гарантию, что ее не тронут. Гарантию, что ни один волосок не упадёт с головы донора Марко ди Мартелли.
Глава одиннадцатая 2003 год
Сицилия. Палермо 2003 год
Твои демоны могут быть нежными,
Усмиренными лаской отчаянной.
На цепях, они ждут с надеждою,
Когда выпущу их нечаянно.
Твои демоны вечно голодные,
Словно хищники в клетке мечутся.
Не приручены, но не свободные,
Недоверием искалечены.
(с) Ульяна Соболева
Он, и правда, сделал из меня жалкую собачонку. Нечто, имевшее самое малое отношение к человеку. На моей ноге висел датчик, запрещающий мне выходить за периметр дома, стоило нарушить дистанцию, и браслет бил меня током. Я спала в комнате с еще тремя женщинами. Запуганными, молчаливыми и фанатично преданными ди Мартелли. Едва завидев кого-то из венценосного семейства, они преклоняли колени и опускали головы. Иногда Сальва демонстративно тыкал им в лицо кисть руки, и те прижимались губами к его запястью. В то первое утро тыкнул и мне, а я на эту руку плюнула. Думала, ударит. Таким страшным был его взгляд и выражение лица. Но нет, не ударил. Прошел мимо, оставляя в воздухе шлейф своего адского запаха, который и дурманил, и вызывал вспышку ненависти одновременно.
Я злорадствовала, смотрела ему вслед и думала о том, что победила… а на самом деле меня не тронули лишь по одной причине — ровно через десять минут за мной пришли двое мужчин и увели в небольшое здание рядом с домом. На осмотр. Самый унизительный и отвратительный осмотр в моей жизни. И не всегда унижать могут мужчины. У женщин это получается намного изысканней и больнее.
