Как же тихо, ни звука. Даже музыку не слышно.
Та маленькая Вереск бежит среди колосьев, она плачет, ей страшно. Она больше не умет его ненавидеть… она не хочет его смерти, ведь это означает и ее смерть. Она бежит, чтобы закрыть его собой, чтобы лезвие порезало ее, а не его.
Девочка Вереск сидит на полу, раскачиваясь и напевая под нос песню, которую он ей пел когда-то. Девочка Вереск знает, что делать, если ей не откроют. Девочка Вереск нашла в ящике веревку и перекинула через крюк для люстры в потолке. У нее есть время до рассвета… Она подождет. Если он жив, он придет.
Когда в двери повернулся ключ, она подняла голову и сквозь вязкий туман слез увидела родной хищный силуэт, бледное лицо, всклокоченные волосы Сальваторе.
Вскочила с пола и бросилась к нему, вцепилась в его сильную шею, в плечи, зарылась лицом в грудь, впиваясь зубами в отворот рубашки, всхлипывая, дергая воротник, сжимая его кожу ладонями, чтобы ощутить, какая она горячая. Не говоря ни слова, не издавая ни звука. Схватил меня за волосы обеими руками, потянул голову назад, всматриваясь в мое лицо своими дикими, черными дьявольскими глазами. Я вижу в его зрачках нас обоих в вересковом поле… там я люблю его. Безумно люблю. Одержимо. Мой Паук. Любовь моя. Единственная и такая страшная.
— Если бы я знал, что ты восстанешь из мертвых… я бы задушил тебя прямо сейчас.
Прохрипел и впился в мои губы своими сухими, горячими губами. Со стоном, с каким-то надрывным выдохом, сдавливая до хруста мое тело. Эти губы. В них заключается вся моя жизнь, вся моя ненависть и боль, вся я в этих губах. Моя жажда по ним безмерна, и я глотаю его дыхание жадно, голодно. Я ласкаю их, кусаю, трусь о них своими губами. Я больше не я… я иссохшееся, сломленное животное. Мне кажется, все мое тело горит, превращаясь в пепел. Я жадно сплетаюсь языком с его языком, слышу, как он стонет, впиваясь в мои губы снова и снова. Стонет, как от мучительных страданий, как от боли.
— Моя…Вереск. Мояяяя…слышишь…моя…Открой глаза, смотри на меня.
Приоткрыла дрожащие веки, чувствуя, как его ладони обхватили мое лицо. Сильно, жестко обхватили.
— Никогда не трону… никогда. На каждый волосок твой молюсь, Вереск… дрянь ты такая… я гребанное оружие в твоих руках. Ты это понимаешь? Посмотришь на кого, и он мертвец! ТЫ УБИЙЦА ВЕРЕСК! Моя…моя убийца… Мир для тебя сожгу.
Мы мечемся по этой комнате, натыкаясь на углы. Наши руки стягивают покрывала на пол, цепляются за волосы и одежду друг друга, силясь ее разорвать, чтобы ощутить под пальцами голодную плоть.
Сальва со всей силы дернул вниз верх моего платья, обнажая грудь, опрокидывая меня спиной на пыльный ковер, прикрытый белым покрывалом, наваливаясь сверху. Острые соски коснулись шершавой материи его рубашки и сжались еще сильнее, тело прострелило током, вздернуло вверх, тереться о него еще сильнее. Извиваться. Вжиматься в него, насколько это возможно.
И его дыхание-кипяток ошпаривает кожу. Ладонь легла на мою спину, вдавливая за поясницу в себя, заставляя прогнуться, задирает платье, срывает трусики, лихорадочно освобождая от них, отшвыривая в сторону. Его руки дрожат, он сам весь трясется, и я вместе с ним. Вижу, как погружает пальцы себе в рот, и тут же чувствую, как они вошли в меня, заставляя прогнуться, обхватить стенками влагалища мокрые фаланги и тут же закричать, когда пальцы сменил его член. Вбился одним сильным толчком.
Широко открыла рот, глядя в его расширенные глаза, мутные от страсти, сумасшедшие, такие дикие, что становится страшно. Взгляд зверя, взгляд маньяка.
— Просила его трахнуть? Отвечай! — схватил за горло, чуть приподнимая. — Это правда? Просила?
— Даааа! — протяжно застонала, сжимая его запястье.
— Сука!
Запрокинула голову назад, хватая горячий воздух, когда резко толкнулся внутрь. И это не боль, это какое-то адское удовольствие, какое-то безумие. Нечто, неподвластное разуму и силе воли. Ощутить себя растянутой им до предела. Как будто моя плоть сейчас разорвется от этой огромной мощи внутри, каждой молекулой ощущая его в себе. И себя…под ним, в нем, в нас.
Закричала, когда начал долбиться в меня на адской скорости, не жалея, не обращая внимание на мои рваные крики, на мучительные стоны. Как будто решил разодрать на части, подхватывая под колени, наклоняясь вперед, чтобы накрывать своими красными, порочными губами мои торчащие соски, кусать их и оголтело сосать до боли, до воспаленной красноты.
Извиваюсь под ним, подставляясь под удары члена внутри, выгибаясь навстречу. Чтобы насквозь, чтобы так глубоко… чтобы до слез. Он настолько огромен, что не помещается весь, и я ощущаю, как при каждом толчке вздувшиеся вены цепляют, натирают, раздражают пульсирующий клитор.
Становится страшно, становится больно от надвигающегося сумасшествия, от ощущения, что сейчас меня не станет… что я не выдержу. Не могу выдержать. Такого наслаждения не бывает. Накрыл мой рот своими губами, и я выдохнула рыданием, ослепленная, раскрошенная, разодранная оргазмом.
Вцепилась пальцами ему в плечи, выгнулась дугой, заметалась в сладких судорогах, чувствуя, как сжимаюсь вокруг его плоти, которая на бешеной скорости врывается в меня, и наслаждение усиливается, зашкаливает настолько, что мне кажется, я теряю сознание.
Только с ним и могло быть так… только с ним я знала, что так будет. Только с ним я могу быть настолько счастлива… и только с ним я могу быть несчастна до мрачной черноты в душе, которая тоже принадлежит ему.
Не дает кричать, целует, жрет мои крики, пока сам не заорал мне в рот, наваливаясь сверху, зажимая зубами мою нижнюю губу, пробивая до крови, и я чувствую, как внутри выстреливает его семя. Как дергается член в последних сильных толчках.
Какое-то время лежит на мне, а я, закрыв глаза под ним, обхватив руками и ногами. Пока не разжала объятия, не попыталась оттолкнуть, но он не дал отвернуться, удержал. Приподнялся на руках, всматриваясь в мое лицо. Такой безумно красивый, такой дьявольски сексуальный, такой пьяный мною, что внутри все щемит от этой беспрекословной близости. И в то же время настолько чужой, настолько далекий. Между нами самое страшное, что может стоять между людьми — смерть.
— Каждый, на кого ты посмотришь, умрет… Запомни это хорошо, Вереск. Каждый.
Оттолкнула и отвернулась, перевернувшись на бок.
— Джино… он мертв?
— Много кто мертв, Вереск… Ты стольких приговорила к смерти…
Закрыла глаза и закусила губу, чтобы не дать себе зайтись в агонии сожалений. А он вдруг коснулся кончиками пальцев моей спины и резко развернул к себе.
— Что это?
— Где?
— У тебя на спине? Ктоооооо, бл*дь, посмел?
Тяжело дыша, смотрела ему в глаза.
— А что ты сделаешь с тем, кто посмел? Убьешь? Это твой отец… он бил шлюху, которая стала женой его сына! Иди… давай! Убей и его тоже! Ты ведь сказал, что ради меня сожжешь весь мир! Сожги своего проклятого отца! И… себя заодно!
