— Исследуешь местность, Чезаре? Или испугался подарка?
Вздрогнул и обернулся, чтобы встретиться взглядом с почти черными глазами Сальваторе.
— Нет. Устал от толпы.
Отвернулся и снова провел пальцами по коре.
— Сальваторе и… и кто? М? Ведь это ты вырезал, да?
— Девочка, в которую я был влюблен.
Ответил Сальва и сам склонил голову, рассматривая ствол дерева. Массивные челюсти сжались, и сквозь аккуратно постриженную щетину стали видны желваки. В уголках, прищуренных глаз появились морщинки. И взгляд затуманился поволокой, как будто все мысли унеслись куда-то очень далеко.
— И где она теперь, эта девочка?
Теперь сам Сальва провел пальцами по вырезанным буквам и облокотился о ствол рукой.
— Выросла, вышла замуж, родила сына.
— Она тебя не любила?
— Я думал, что любила, но женщины умеют врать и лицемерить намного лучше нас, мужчин. Поэтому я ошибался. Не любила.
— Значит, у вас не сложилось?
— Да, у нас не сложилось.
Прозвучало с горечью, чем сильно удивило Чезаре. Он привык видеть дядю саркастичным, веселым или злым и жестоким, а вот таким печальным даже себе не представлял.
— Ты все еще ее любишь?
Усмехнулся и посмотрел на племянника.
— Заметно, да? Ди Мартелли отличаются редкой преданностью даже тем, кто этого не достоин. Они все однолюбы.
— И все же ты женат на другой.
— Я мужчина, Чезаре, а любовь и мужские потребности не имеют друг с другом ничего общего. Если бы твой любимый ресторан закрыли, ты бы перестал есть?
И расхохотался, хлопнул племянника по плечу.
— Ты сравниваешь любовь с едой? Это разве не кощунство?
— Я сравниваю с едой секс. В любимом ресторане всегда вкуснее, но какая разница, в какое мясо вонзить голодные зубы.
Чезаре немного смутился. Ни отец, ни мать не говорили с ним настолько откровенно. Но с дядей это было естественно и непринужденно. Он не относился к нему, как к младенцу, в отличии от отца и от матери. Чезаре мог себе только представить сколько такого мяса желает, чтобы его сожрал Сальваторе ди Мартелли. И внутри опять появилось это ощущение восхищения и зависти. Едкое желание стать таким же, иметь такой же успех у женщин, успех во всем.
— Пойдем отсюда. Я покажу тебе весь дом.
— И твою комнату, где ты жил мальчиком?
— И свою комнату тоже.
***
— Вот она, моя обитель. Располагайся, а я пока переоденусь. Терпеть не могу все эти костюмы, удавки.
Чезаре восхищенно присвистнул.
— Круто. У тебя постеры с автографами Скорпов*1?
— А то, и не только с ними.
— Вау! — схватил гитару и провел пальцами по лакированному корпусу. — Ручной работы, да? И кто мастер?
— Один испанский профи… он повторил точную копию моей гитары, которую сломали по неосторожности много лет назад. Вот здесь…
Сальва провел пальцами по гравюре…
— Точно скопирована надпись, которая была сделана на оригинале моей матерью. Твоей бабушкой.
— И кто сломал оригинал?
Усмехнулся уголком рта и взял гитару у Чезаре.
— Та самая девушка.
— И ты ее простил?
— Любовь многое прощает, она слишком слепа, чтобы видеть недостатки.
Вернул инструмент племяннику и отошел к встроенному в стену шкафу. Чезаре сел на невысокую кушетку и пристроил на своих коленях гитару. Инструмент его восхищал, манил. Когда-то он мечтал научиться играть, но ни отец, ни мать не одобрили этого желания. ОН учился тайком у друзей. Немного преуспел, но не так чтоб хорошо, но что-то умел.
— У Альфреда есть гитара… он научил меня парочке аккордов. Завораживающий инструмент. Когда берешь его в руки, кажется, что все звуки стихают, и хочется услыхать только этот.
Тронул струну и тут же отпустил.
— Прости, я не хотел трогать. Понимаю, как она тебе дорога.
Обернулся и увидел, как дядя стоит спиной к нему и достает из шкафа спортивную рубашку… взгляд Чезаре застыл на следах от плети. Вся спина Сальваторе разворочена косыми шрамами, они настолько сплетены друг с другом, что напоминают ожог.
— Твою ж…откуда это? Это…следы от плетки? Тебя били?
— Что? А, это? Так, пустяки. Китайские тюрьмы славятся особыми методами наказаний.
— Это сделали в тюрьме?
— Да…
— А…за что тебя посадили?
— За торговлю наркотиками.
— Ты торговал наркотиками?
— Нет. Ди Мартелли не занимаются наркотрафиком, но кто-то очень хотел, чтоб я сел.
— И сколько ты отсидел?
— Почти двенадцать лет.
Чезаре присвистнул, и его глаза округлились.
— Охренеть! Двенадцать лет? И ты знаешь, кто это? Кто тебя подставил?
— Конечно, я знаю, кто это. Я был бы не я, если бы не знал.
Набросил рубашку, поправил рукава и улыбнулся.
— Ты его наказал? Этого человека?
— Накажу обязательно. Ди Мартелли мстительны и злопамятны, и они не умеют прощать. Но…месть блюдо, которое нужно подавать холодным и по небольшим кусочкам. Так, чтобы насладиться каждый раз, когда предатели корчатся от боли.
— Надеюсь, отец поможет тебе наказать ублюдков, из-за которых ты так страдал.
— Оооо, именно твой отец мне в этом и поможет.
Прозвучало зловеще, и выражение лица Сальваторе сильно изменилось. Стало хищным, жестким с этим жутким взглядом исподлобья, скорее звериным, чем человеческим. Захотелось сбежать или спрятаться, или сделать так, чтобы дядя снова стал таким же, как несколько минут назад. Чезаре протянул ему гитару.
— Сыграй для меня что-нибудь.
— Бросай.
Бросил гитару, и Сальва поймал на лету, сел на пол, положил гитару на одно колено и провел по струнам левой рукой.
— Ты левша?
— Нет…пальцы моей правой руки потеряли чувствительность после того, как их окунули в кипяток, чтобы я стал более разговорчивым. Но я живучая и упрямая мразь — я научился играть левой.
Внутри все сжалось и затрепетало от новой волны фанатичного восторга. Сколько всего пережил. Сколько испытал и не сломался.
Сальва тряхнул головой, и все время заглаженная назад челка упала ему на лицо. Провел ладонью по изгибам, словно лаская инструмент, тронул струны вверх и вниз, погладил их и зазвучал первый аккорд.
— Узнаешь?
