— Пи***ц тебе, малая! Ты же плакать будешь!
Обхватил рукой мое горло, а второй — мои бедра и принялся яростно и быстро вонзаться снизу, и в то же время нанизывать меня на себя с такой силой, что моя грудь болезненно подскакивала, а волосы падали то на лицо, то снова назад. ОН не давал передышки, не давал остановиться и долбился в меня все сильнее и сильнее, пока я не затряслась в еще одном оргазме, подхлестываемая его умелыми пальцами, растирающими мою промежность в такт толчкам.
Это было какое-то адское безумие. Он не останавливался, то ставил меня на четвереньки, то впечатывал в стену или распластывал на столах, но не переставал вонзаться в меня с какой-то сумасшедшей ненасытностью. Я не могла больше кончать, я говорила, что не могу, я, правда, плакала, царапалась, извивалась, но ему было плевать. Он лизал меня своим умелым языком, он жадно сосал мой клитор и вбивал в меня свои длинные пальцы, играя внутри моего тела, как на своей гитаре, то с адской скоростью, от которой из меня соки оргазма брызгали ему на руки, то издевательски медленно, заставляя ругаться русскими матами и кусать губы.
Мы стихли только под утро. Голые, с взъерошенными волосами, валяющиеся посреди растекшейся глины. Никто ничего друг другу не сказал. Мы уснули. Я сверху на нем, изнуренная и совершенно опустошенная, и в то же время переполненная им до краев.
Пробрались в дом через черный ход, отмывали друг друга в ванной, и я с жадностью стояла на коленях и вбирала в рот его плоть, пока он задыхался под струями горячей воды и хрипел «Вереееееск», а потом извергался мне в горло скудными каплями…потому что извергаться было уже нечем.
Я оставила его на постели и пошла на кухню готовить завтрак. Точнее, я туда проползла, потому что свести ноги вместе оказалось безумно сложно, и вся промежность огнем горела, я точно еще долго не смогу сесть. Я пела что-то себе под нос, разогревая нам тосты, намазывая хлеб плавленым сыром и заваривая свежий кофе. А когда поднялась с подносом наверх — его там уже не было. Только записка на столе.
«Я приходил попрощаться…Мне пора».
Уронила поднос, кофе полетел вниз, растекаясь по полу темно-коричневой жижей, а я понеслась вниз по лестнице, спотыкаясь босыми ногами, хватаясь за перила. Бежала во двор, потом босиком по тропинке вниз к воротам туда, где он бросил свою машину. Я не верила, что он уходит вот так просто. Идет в свежевыстиранной и высушенной одежде прочь из моей жизни, а где-то в его волосах застыли кусочки глины, а на спине еще не затянулись следы от моих ногтей. Но ведь я больше не выдержу расставания. Я больше не смогу жить без него…моих сил не осталось. Они закончились. Я просто, как подкошенная, упаду и не смогу подняться.
— Сальваторе! — крикнула, и он остановился, но не обернулся. Только руки сжал в кулаки. И снова спиной ко мне, и снова уходит куда-то в неизвестность, а я стою сзади и…больше не могу его ненавидеть. Только любить. Только безумно и тоскливо любить и молить проклятого, чтобы не разбивал мое израненное сердце снова.
— Только трусы бегут от трудностей! Слышишь, Паук? — голос сына заставил меня вздрогнуть от неожиданности. — Ты как-то сказал…сказал мне про дом…так вот, слышишь, он здесь! Твой дом рядом со мной и с мамой!
Сальва постоял несколько секунд и сделал шаг к машине. Раздался гитарный аккорд, и он снова остановился. Один, затем второй, третий…Снова та самая песня, от которой бегут мурашки, от которой мне самой хочется кричать и плакать.
Но скажи мне почему
Каждый раз, как я пытаюсь сказать тебе, что это прощание
Я не могу уйти
Сердцем я хочу остаться
то, что я пытаюсь сказать
Сердце важнее разума
Да, я сын моего отца
Я предрасположен делать так
Как делал мой отец
Сейчас я здесь с тобой
И я знаю, что это правда
Вопреки всем чувствам
Твоей подготовке
Я пытаюсь уйти, но что-то заставляет меня остаться
Сердце важнее разума, да
Я сын моего отца
Я живу своей жизнью, совсем как
Делал мой отец
Но скажи мне почему
Каждый раз, как я пытаюсь сказать тебе, что это конец
Я не могу уйти
Сердцем я хочу остаться, никогда не убегать
(с) перевод Джо Кокер. Сын своего отца. Источник lyrsense
— Я выучил ее…чтобы сыграть тебе…папа!
Обернулся очень медленно…а я не сдержалась, внутри как будто что-то оборвалось, и я побежала к нему, чтобы жадно обхватить за шею, чтобы шептать ему в губы.
— Не уезжай….не бросай меня снова, слышишь? Верзила! Не бросай меня… я без тебя не могу. Я люблю тебя. Люблю тебя! Посмотри на меня…я не то сказала, да? Не то…
— Не то…, — прошептал едва слышно и смахнул с моей щеки слезу большим пальцем.
— Не сказала, что люблю тебя…я скажу. Я буду говорить тебе каждый день, каждую секунду, тебе насточертеет.
— Никогда….
— Насточертеет.
Смотрит на меня, удерживая одной рукой, и силой сжимает челюсти. Никогда не видела, чтобы Сальваторе ди Мартелли плакал, но сейчас там что-то блестело в его страшных, черных глазах.
— Я тоже хочу, чтобы ты остался…Уедешь — я найду тебя и пристрелю! — крикнул Чезаре.
Сальва усмехнулся, продолжая смотреть на меня.
— Этот мелкий мне угрожает, ты слышала?
— Он сын своего отца…он слишком на него похож. А еще…он не хочет тебя отпускать.
— Черт с вами…а то еще, и правда, пристрелит!
И силой прижал меня к себе.
— Малой, у тебя последние два аккорда были фальшивыми!
Эпилог
Старость меняет человека, не то, чтобы он становится хуже или лучше, он просто становится другим. Он шел к своему отцу с суеверным страхом. Шел, не зная, примет ли он его, не изгонит ли, не выплеснет ли на него всю ненависть.
Сейчас спустя столько лет наконец-то решился его увидеть. Марко перевел отца из обычного пансионата в лечебницу, где условия содержания больше напоминали тюремные.
— Есть заключения, свидетельствующие о том, что мой отец опасен для общества?
— Нет…но синьор ди Мартелли считал, что так будет лучше. Он ограничил круг общения Альфонсо, а потом и вовсе запретил впускать к нему посетителей.
— Вы даете ему лекарства?
— Нет. Только успокоительное на ночь, иногда снотворное. Психотропные препараты ему не выписывали.
— Я хочу его видеть!
— Это не самая лучшая идея. Большую часть времени он неразговорчив, иногда впадает в приступы ярости. Он отвык от общения.
