Тяжело дыша, подняла на него взгляд. Издевается. Я вижу этот триумф в глубине его глаз, вижу эту поддевку, эту прелюдию к апокалипсису.
— Разве мы были друзьями?
— Вместо «здравствуй» такие сложные вопросы о взаимоотношениях? Зачем ворошить прошлое? Какая разница кем мы были, правда? Это ведь теперь не имеет никакого значения.
Хитро улыбается. Чувственный рот такой сочный, порочный… Хотел взять мою руку, но я спрятала ее за спиной.
— Кто старое помянет, тому глаз вон? — сказал по-русски практически без акцента.
— А кто забудет — тому два, — ответила сухо тоже по-русски, еде сдерживаясь, чтобы не закричать. — Мои отец и мать не позволяют мне иметь плохую память.
— Как жаль, что ты такая злопамятная. Я рассчитывал на более теплый прием. Разве мы не одна семья?
— Юлия взволнована твоим возвращением, как и я. Поэтому не совсем готова раскрыть тебе объятия.
Сальва обернулся к Марко и, не переставая улыбаться, вкрадчиво сказал:
— Конечно взволнована, ведь ей придется мне ответить — почему она раскрыла эти объятия тебе.
Я сдавила бокал с такой силой, что он раскололся на части и порезал мне ладонь.
— Мама! — воскликнул Чезаре. — Ты порезалась! У тебя кровь!
— Принеси бинт или салфетки, — ровным голосом сказала я и даже не обернулась на сына, когда он побежал в сторону кухни.
— Думаю, нам всем нужно многое обсудить…, — примирительно сказал Марко, — давайте отпустим гостей и поговорим в моем кабинете.
— Конечно, я не стану мешать прямо сейчас. Ведь вы собирались обвенчаться? Вперед. Падре заждался… Только не забудьте ему рассказать о том, что она уже венчана!
Вот он — первый камень. Ударом прямо в сердце.
— Она или Маргарита Варская? Разве есть хотя бы один свидетель ее венчания с кем-то другим? — спросил Марко, и Сальва перевел на него взгляд. Несколько секунд молчания, и на губах Паука снова заиграла улыбка. Марко выглядел напряженным и очень бледным. Он понимал, что мы оба сейчас ходим по краю лезвия.
— Пятнадцать лет тебя не волновал этот вопрос! Мы считали тебя мертвым!
— Это ведь так удобно! Верно… не она. А все, кто могли бы быть свидетелями, давно мертвы. Разве я стал бы жениться на дочери убогого, презренного русского торгаша, которому пустили кишки за его предательство? Я мог только ее трахать!
Марко вытянулся и почернел, а Сальва слегка откинул полу пиджака и положил руку на рукоять сабли. Мой муж судорожно сглотнул. Я ожидала, что сейчас он сцепится с Сальваторе, но этого не произошло, потому что Паук умиротворительно потрепал брата по плечу.
— Но, кто помянет старое… поэтому оставим в прошлом все, что теперь не имеет никакого значения. Я вышвырнул — ты подобрал. Пользуйся на здоровье.
— Ты..! Как ты смеешь оскорблять Юлию? Какого черта ты явился в мой дом, Сальва? Чтобы начать ссору?
— Ну что ты, братишка, какая ссора. Это так мелочно.
Марко стал между нами, и его пальцы сильно сдавили набалдашник трости.
— Всего лишь заехал поздравить твою жену с днем рождения и сказать вам, что я вернулся и теперь часто буду вас навещать. Вам пришлют приглашение на мое новоселье на днях. Хорошо отметить… а я откланяюсь. Я помню, что меня не приглашали.
Чезаре прибежал с бинтом, оглянулся на Сальваторе.
— Вы уже уходите, дядя?
Паук остановился напротив моего сына, и я вся внутренне сжалась, превратилась в натянутую струну, которая вот-вот порвется. Как два отражения. Как две копии. Одна моложе, одна старше. Словно оба смотрятся в зеркало. Пусть никто этого не увидит кроме меня.
— Мы еще обязательно встретимся…племянник!
На этом слове он посмотрел мне прямо в глаза и уже не улыбался. Чернота заглянула мне прямо в душу, и чудовище, которое в ней спряталось, злобно оскалилось.
Глава 5
Это единственное место, где я могла укрыться, спрятаться от самой себя, от людей, от Марко. Моя мастерская, наполненная скульптурами, кувшинами, вазами и маленькими статуэтками. Все эти годы я находила отдушину здесь, наедине с глиной, гипсом или воском, когда мои руки ваяли, а мысли витали где-то далеко…где-то в прошлом, где-то, где нет боли и страданий.
Когда-то, более десяти лет, назад я увидела, как посреди площади мастер в старой одежде, оборванном фартуке ваяет скульптуру парня. Я долго смотрела за ним. Приезжала туда и наблюдала, как постепенно комок глины приобретает человеческие черты, как из нее появляется лицо, туловище, руки и ноги, как губы статуи изгибаются в улыбке. Она оживает. Она напитывается душой художника.
Мастера звали Джузеппе Веацо, и он согласился дать мне уроки по лепке. На самом деле он согласился не умирать от голода, так как жизнь в его маленьком сарае скорее походила на медленную смерть. Около трех лет он жил в нашем особняке и учил меня лепить…Но я лишь мяла глину, но не пыталась что-то создать. Мне казалось, я не сумею.
Пока однажды не увидела сон…Как будто наяву, я прочувствовала каждое мгновение этого сна, каждую секунду. Я еще была Вереском, мои волосы заплетены в две косы, у нас дома на заднем дворе живет волк и по ночам я вылезаю из окна, чтобы стрелять из рогатки по бутылкам из-под пива, расставленным Верзилой вдоль бревна.
— Спорим ты не пройдешь по краю забора, зассышь, малая.
— Спорим ты дурак, Верзила, и ты мне проиграешь.
— На что спорим?
— На что?
— Упадешь с забора — поцелуешь жука.
— Фуууу…А если не упаду, то ты залезешь на макушку вон того дерева и спрыгнешь оттуда.
Улыбка не сходит с его чувственных губ, наоборот в глазах появляется блеск озорства.
— Сорвусь оттуда и весь переломаюсь.
— Ну в этом весь смысл. Если я не струшу, то и ты не струсишь. Или струсишь, Сальваторе ди Мартелли?
Глаза юного дьявола сверкнули, и я поняла — вызов принят.
— Давай, малая, полезай на забор.
Я сама вскарабкалась наверх… а потом шла по узкому поребрику, переставляя босые ноги, и думала о том, что не упаду. Я сто раз здесь ходила вот так и представляла себя гимнасткой из русского цирка, на который мы ходили смотреть зимой. Но если я не упаду этот дурак полезет на макушку дерева и свернет себе шею. Падать с забора не так опасно, как с дерева. Нарочно споткнулась и полетела вниз, чтобы ощутить, как сильные руки схватили меня за талию, не дав упасть, как подхватил, прижимая к себе. Как же близко сейчас его черные глаза с золотой каймой, как сильно пахнет от него лаймом, как ветер треплет его волосы…касаясь там, где мечтала коснуться я. Плохой ветер, ворует его у меня. Трогает то, что мне тронуть нельзя. Я ревную его даже к воздуху, которым он дышит.
