Мне кажется, что мы с сестрой никогда не говорили так долго. По душам, искренне, без подколов и злых шуток.
Муза шевелится. Переворачивается на животик и прячет лицо под рукой, лишая меня удовольствия тихонько любоваться ею. Если бы она не позволила мне подняться к ней, я бы всё равно сделал это. Невзирая на возможные протесты и нежелание видеть меня, я бы всё равно не отступил. Стоило только увидеть её, почувствовать нежный запах кожи, как весь мой мир перевернулся. Я знал, что так будет. Нет, я не какой-нибудь романтик с разноцветным серпантином из задницы и лепестками роз, запутавшихся в волосах. Мне просто нужна она.
Осторожно поднимаюсь с постели, если, конечно, место, где мы спим, можно так назвать. Просто надувной матрац на полу, накрытый темной простынью, и больше ничего.
Собственно, в этой квартире нет ничего, помимо личных вещей Музы, этого матраца и посуды, аккуратно сложенной на огромной коробке. Ни стульев, ни стола, ни занавесок… Решаю приготовить кофе, но нахожу только растворимый, а его я на дух не переношу. Но постояв с минуту и поглазев на стеклянную банку с маленькими темными гранулами, плюю на свои предпочтения, и щедро насыпаю кофе в две белые кружки.
Когда я возвращаюсь в спальню, увиденное вызывает у меня улыбку. Муза свернулась калачиком, закутавшись в простыню. Торчит одна её голова и сверкающие изумруды, очаровавшие меня с первого взгляда.
— Доброе утро.
Она неуверенно кивает и говорит то же самое. Мне кажется, что она не верит своим глазам. Хотя, и я не далеко от нее ушел.
— У тебя милая кухня.
Она улыбается и не сводит с меня своих глаз.
— И спальня высший класс. Очень удобная кровать. Знаешь, я думаю, может и мне такой обзавестись. Садишься на край и колени выше головы, да и в случае падения не страшно что-нибудь сломать. Кофе?
— Да, спасибо.
Чуть поднявшись, Муза осторожно забирает у меня горячую кружку.
— Не нужно молчать.
— Я не знаю, что сказать. — Неловкий взгляд задевает мое лицо. — Хорошее утро.
— Прекрасное утро. Такое первое в моей жизни.
— Не преувеличивай.
— Я преуменьшаю. Мне так и не удалось сказать тебе то, что я хотел.
— Не надо говорить мне то, что ты собирался.
— Почему?
— Это ни к чему.
— Ты ведь даже не знаешь, о чем речь.
Муза опускает взгляд.
— Я догадываюсь.
— Это навряд ли.
— Ладно, — со вздохом говорит она, — о чем же ты хотел со мной поговорить?
— О Карине. О тебе…
— С ней что-то случилось?
— Помимо того, что она несколько дней приходила в себя после того, что узнала, да.
— Мне очень жаль, что я всё испортила…
— Нет. Нет, — перебиваю я и ставлю кружку на пол. — Ты здесь не при чем. И я прошу у тебя прощения, что повел себя таким образом. Я только скажу, что пребывал в каком-то бездонном отчаянии… В тот момент, когда сказал тебе уезжать, — поясняю я. — Я никогда не думал, что люди, которым я доверял и которых защищал, могут оказаться подонками. Очень сложно контролировать свои эмоции, когда случается разлад внутри тебя.
— Я понимаю. Всё хорошо, поверь. Что с Кариной?
— Она осталась в Италии на несколько дней, приходила в себя. То, что она узнала… — Я замолкаю. — Ей это сложно далось, но сейчас всё намного лучше.
— Хорошо. Это хорошо.
— Есть одна вещь, которую я обязан сказать тебе, но не знаю, как именно это сделать. Точнее, — нервно хмыкаю я, — есть много вещей, которые мне хочется тебе говорить, но эта… Я не собирался сообщать тебе об этом в два часа ночи. Мне просто безумно хотелось увидеть тебя.
— Не сообщать — что?
Во рту у меня пересыхает.
— Ты так смотришь на меня, словно, кто-то умер. Господи, кто-то умер?
— Нет! Извини…
Ещё никогда в жизни я не чувствовал себя таким беспомощным.
— Я попытаюсь объяснить тебе осторожно, но не уверен, что ты захочешь видеть меня после этого…
— Ты сказал, что хотел поговорить о Карине и обо мне?
— Муза, мне очень жаль, что десять лет назад ты увидела меня. Что влюбилась и это чувство к огрызку совершенно того недостойному причинило тебе столько боли. Ты права, первопричина всего этого ужаса — я.
— Я сказала это на эмоциях, Максимилиан…
— Ты всё правильно сказала. — У меня горло разрывается от горечи. — Помнишь, я говорил, что не могу откладывать то, что можно сделать сегодня?
— Помню.
— Пожалуйста, помни об этом, хорошо? Я не могу обманывать и умалчивать от человека, которого люблю, то, что может изменить его жизнь. Или представление. Или восприятие действительности. Или отношение ко мне…
— Любишь? — шепчет Муза, глядя на меня в немом ужасе.
— Муза, человек, по вине которого погиб твой брат, взят под стражу. Он признался в том, что совершил десять лет назад и его ждет суд. С тобой свяжется прокурор и…
— Максимилиан? Ты боишься?
— Да, — шепотом отвечаю я, глядя в её сверкающие глаза. — Потому что ты возненавидишь меня.
Она опускает голову и смахивает одинокую слезу с щеки. Мне хочется обнять её, прижать как можно крепче, но я не могу позволить себе эту слабость. Я не уверен, что после услышанного у нее останется ко мне хоть что-то хорошее.
— …Это… Это Илья?
У меня отсыхает язык. В моей голове никак не укладывается тихий и смиренный тон, которым она задает свой вопрос.
— Когда Карина рассказала мне о том, что он как-то сбил женщину, я не могла не представить его на месте того, кто сделал то же самое с Глебом. Это как-то автоматически в мозгу сработало. А потом, всякий раз, когда я смотрела на него, у меня вот здесь что-то дергалось, не спокойно было, — объясняет она, опустив ладонь на свою грудь. — И я… Я подумала, что, если это он? Если я так и не узнаю, кем было то чудовище, так почему бы ему не быть — Ильей? Ты был прав, всегда нужно говорить. Когда я рассказала тебе о Глебе, я задышала. А когда рассказала обо всем, что случилось в тот день Карине — меня покинула боль. И я уже свыклась с этой мыслью, поэтому… Скажи мне, это правда он?
— Да.
Острый подбородочек задрожал. Позволяю себе коснуться её прохладной руки и благодарю всевышнего, что она не пытается воспротивиться мне.
— Это он, — шепчет она сквозь тихие слезы. — И ты боялся, что я возненавижу тебя потому, что Илья — твой друг?
— Он был им.
— Ты этого боялся?
— Если бы ты была на моем месте, ты бы поняла мои страхи. И не смотрела бы на меня, как на идиота.
