— Конечно. Это называется — конфликт, — ответил Нильс. — Иначе, о чем ещё писать? О том, как они сидят на диване и у них всё хорошо? Когда хорошо никому не интересно. На самом деле, Гэтсби просто оказался во власти иллюзий, крах которых был неминуем. И основная идея там в том, что жизнь — это трагедия, даже если кажется, что вокруг всё прекрасно. «Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое…».
По всей вероятности, он действительно был умным и сам писал эти их безумные песни.
— Ой, смотрите, звезда упала, — воскликнула Зоя. — Такая большая и долго летела. Интересно, если я загадаю, чтобы у всех было всё хорошо, это сбудется?
— Не сбудется, — сказал Макс. — Ты уже рассказала об этом. А о своих желаниях нельзя говорить вслух.
— Наоборот, — Зоя оживилась. — Мне сестра говорила, что свои желания нужно произносить утвердительно и вслух. Это называется аффирмация. Тогда, согласно закону притяжения, начинают создаваться обстоятельства, которые приближают тебя к желаемому.
— Говори не говори, — вздохнул Нильс, глядя на меня. — Желания без действий ничего не стоят.
— Это точно, — согласилась Зоя. — Я бы хотела ещё Дайкири, но его нет. И малины тоже.
— Возьми мой, — Макс протянул свой бокал.
— Спасибо! — она засмеялась. — Вот, что значит — произносить желания вслух.
А когда Макс передавал ей бокал, они снова посмотрели друг на друга так же, как днем в беседке, и мне стало неловко, будто я подсматриваю. Нильс тоже заметил это.
— Кажется, ты больше не грустишь.
Действительно, совсем недавний конфликт и ссоры отошли на второй план. Повсюду была лишь нежная, обволакивающая ночь и огромные спелые звёзды. Тысячи звёзд. Миллиарды. Сочные, сладкие, как малина, гроздья желаний.
В каждой клеточке тела разливалось тепло и блаженство. Двигаться не хотелось. Разговаривать тоже.
Зоя подула в трубочку на Макса, он подался к ней, и я поняла, что если он её сейчас поцелует, то она не будет против. Он тоже это понял.
Мне, конечно, не хотелось, чтобы Тифон убил Макса, но в этот момент они казались мне такими милыми и увлеченными друг другом, что зрители им совершенно точно нужны не были.
— Пойду поставлю чайник.
Я поднялась и почувствовала, что совершенно не ощущаю ног. Голова шла кругом. Ступени на крыльце показались бесконечными. А стоило войти в дом, как его пространство раздвинулось до невероятных, необъятных размеров.
До кухни шла вечность. Коридор тянулся, тянулся, никак не заканчиваясь. Но это не пугало. Напротив, я будто плыла в бескрайней реке времени мимо всего пустого, тщетного и обыденного. Плыла, наслаждаясь ходом самого течения, единственного имеющего хоть какое-то значение, движения.
Очень странное состояние и странный Дайкири, но поняла я это только когда стала доставать чашки. Встала на цыпочки, потянулась к полке, как вдруг мне на грудь с двух сторон, широко растопырив пальцы, легли две руки.
А поскольку в моём сознании всё происходило очень медленно, то Нильс развернул меня к себе без всякого труда.
— Всё хорошо? Как ты и загадывала?
Его бледное лицо и волосы казались восковыми. Музей мадам Тюссо на гастролях.
Заглянув мне в глаза, он взял за руку, и повёл. И снова потянулись коридоры и поплыло время. Куда и зачем? Не важно. Движение — единственное, что имело смысл. Вдох — выдох. Нырнул — вынырнул.
В очередной раз вынырнув, я вдруг обнаружила себя в чьей-то спальне. Нильс возился с моей одеждой.
— Не надо, пожалуйста, — оказывается, я ещё могла разговаривать.
— Тихо, тихо, — отозвался он странным, потусторонним голосом, похожим на собственный гроулинг. — Ты же помнишь, что всё хорошо?
Мы сидим с мамой и папой на кухне и играем в Скрабл. За окном вечер, а в стекло стучит противный осенний дождь. В свете уличных фонарей ветер треплет чёрные ветви деревьев, срывая с них последние жёлтые листья.
Но у нас на кухне тепло и очень уютно. Мы пьём чай с маковым рулетом и большими круглыми сливами. Я уже переоделась в пижаму, а мама с папой в халаты.
На плите варится сливовое варенье.
Папа у меня профессор, он очень умный и, кажется, знает все слова на свете. Но, когда мы играем в Скрабл, отчего-то получается так, что я очень часто выигрываю. Это наполняет меня необыкновенной гордостью и счастьем, подтверждая, что я тоже умная, но вместе с тем, я уже достаточно взрослая, чтобы не понимать, что он мне поддаётся.
— Зачем папа мне поддаётся? — спрашиваю я, когда он выходит, чтобы ответить на звонок.
— Он не поддаётся, — заверяет мама и хитро улыбается.
— Я всё знаю, мама. Он тебе сам на ухо шептал те слова, которые не стал потом использовать.
— Он не поддаётся, — уклончиво отвечает мама. — Он уступает. Потому что знает, как тебе важно выиграть.
— Но ему тоже, наверное, хочется выиграть.
— Наверное хочется, но ещё больше ему хочется порадовать тебя.
— Это значит, что на самом деле я глупая?
— Конечно нет, это значит, что папа просто очень сильно тебя любит.
Варенье на плите булькает и его сладость разливается по всей кухне. И рулет свежий-свежий, и на кухне так тепло и приятно, что я обхватываю мамину руку, и изо всех сил прижавшись к пушистому рукаву халата шепчу:
— Я вас тоже люблю сильно. Так сильно, что никаких слов в Скрабле не хватит.
Громкий хлопок вырвал меня из приятных воспоминаний.
Не успев раскрыть глаза и сообразить, что произошло, я услышала голос Макса и его отборный мат. После чего раздался грохот. Я попыталась приподняться, чтобы посмотреть, но тело не слушалось, а перепуганное сознание отчаянно рвалось обратно на тёплую осеннюю кухню.
Справа рухнула настольная лампа. Я её сама ставила. Нужно было дальше задвигать. Прямо над ухом послышалось хриплое, сдавленное дыхание. Я повернула голову, рядом со мной навзничь лежал Нильс, Макс сидел на нём. Нильс хрипел, пытаясь убрать его руки со своего горла. Белое лицо посерело, губы судорожно скривились. Я хотела закричать от ужаса, но не могла.
Казалось, это никогда не закончится, но Макс всё же отпустил его и, сказав: «Завтра тебе не жить, тварь», поднял меня и понес по долгим плывущим коридорам.
В комнате, где мы оказались, на широкой квадратной кровати прямо в одежде лежала Зоя и спала. Макс опустил меня рядом с ней и, подсунув под голову подушку, присел на край кровати.
— Гадские, ублюдочные твари, — спрятал лицо в ладонях. — Я сейчас посижу немного и принесу вам крепкого чая. Ладно вы. Но я-то, я…. Мог же допереть. Они постоянно такое на афтерпати делают. Но здесь… Я даже и подумать не мог! Тёма прав насчет них. Мерзота.
