Единственное, что теперь омрачало их ровные отношения, было поведение вспыльчивого племянника Боэмунда Танкреда, который буквально встал на дыбы, узнав, что ему тоже предстоит дать клятву. Когда ему в конечном счете пришлось предстать перед императором, он сделал это с большой неохотой. Когда же после него присягу принесли несколько дворян помельче, Алексий преподнес каждому из них дары, уточнив: если они не понравятся, достаточно будет лишь сказать, что именно хотелось бы получить.
Танкред, видимо вдохновленный бесстрашием дяди, подношения отверг, взамен выразив желание заполучить императорский шатер, набитый золотом.
По сути, это было даже хуже, чем просить титул Великого слуги. Шатер служил символом власти императора и зримым напоминанием его могущества. Как и все, что так или иначе ассоциировалось с троном, он характеризовался немалым размахом и для походного шатра располагался слишком близко к дворцу. Один из современников в своих летописях называл его «городом с атриумом, окруженным башенками», и его потеря в бою приравнивалась к потере императорского дворца. Основой для него послужил знаменитый банкетный шатер Александра Великого – он был оборудован складной мебелью и мог вместить до пятисот человек
[49].
Алексий, вероятно ожидавший, что у него попросят какую-нибудь безвкусную безделушку или титул, пришел в изумление, но тут же взял себя в руки. Он холодно спросил Танкреда, на чем тот повезет этот дар – ведь для транспортировки шатра обычно требовалось два десятка груженых под завязку верблюдов, – а потом незаметно втоптал весь крестовый поход в грязь. «Шатер наверняка пойдет за тобой сам благодаря божественной воле», – сказал он. И при этом предупредил Танкреда, что Эзопова осла погубила львиная шкура – напомнив известную басню о том, как осел хоть и вырядился львом, но все равно не смог выдать себя Царем зверей. «Заслужи собственный шатер и пусть о тебе говорят твои действия и поступки, – продолжал он, – пока ты молчал, я считал тебя умным, но открыв рот, ты проявил себя дураком». Их разговор император закончил горьким упреком: «Ты не заслуживаешь быть мне ни другом, ни врагом
[50]».
Раймонд Тулузский
Алексию как раз вовремя удалось отослать норманнов из города. В ту самую ночь, когда Танкред пересек Босфор и присоединился в Азии к основному войску, в Константинополь вместе со своей армией вошел Раймонд де Тулуз, последний из великих принцев-крестоносцев.
Если Боэмунд из всех участников похода был самый амбициозный, а Годфри больше других располагал связями в самых верхах, то Раймонда IV, графа де Тулуза, можно было по праву назвать самым могущественным. Все еще полный энергии и сил на шестом десятке лет, он большую часть жизни провел, неустанно распространяя свою власть на весь юг Франции, и к 1097 году накопил земель и богатств даже больше очень многих королей, включая и короля Франции. Не забыл Раймонд де Тулуз создать и более многочисленную по сравнению с ними армию. Благодаря браку с прекрасной Эльвирой Арагонской он породнился с Испанским королевским домом и уже успел принять участие в нескольких крестовых «мини-походах», чтобы потеснить из соседней страны исламских захватчиков. Более того, он мог по праву считать папу Урбана своим личным другом и, по сути, стал первым знатным вельможей, вступившим в ряды крестоносцев. Вполне вероятно, что папа обсуждал с ним этот крестовый поход еще до Клермона и Раймонд, похоже, был тогда глубоко тронут. Поклявшись до конца жизни служить Христу, он передал все свои земли и владения сыновьям, а сам выступил в поход на Восток, прихватив с собой жену и старшего наследника.
Подобно любому другому из четверки великих принцев, Раймонд считал себя непререкаемым предводителем крестового похода. Причем полагать так у него были все основания. Урбан хоть и не стал назначать главнокомандующего, но своему личному представителю Адемару Ле Пюи приказал ехать вместе с Раймондом. Это превратило Раймонда в Моисея, а Адемара – в Аарона, дополнив духовное могущество папы светской властью.
На самом деле армия Раймонда первой покинула Францию, но вместо того, чтобы отправиться морем, он совершил глупость и двинулся по суше вдоль северо-восточного побережья Адриатики. Достигнув территории нынешней Хорватии его войско обнаружило, что дороги там практически непроходимы, а местное население настроено враждебно. Чем дальше они углублялись в Балканы, тем больше замедлялось их продвижение. Если раньше для преодоления тамошних расстояний требовалось несколько недель, то теперь этот срок растянулся не на один месяц, а поскольку армия сражалась, ей все чаще устраивали засады. Как-то раз на арьергард Раймонда было совершено нападение, отбить которое он смог, лишь воздвигнув стену из изуродованных пленных.
Когда они, наконец, вошли на территорию империи, к армии приставили эскорт и открыли доступ к местным рынкам для приобретения съестных припасов. Однако местным жителям уже нечего было продавать, к тому же они, как ни крути, уже вконец устали от крестоносцев. Дисциплина в войске была на уровне – Раймонд не потерял в бою или от голода ни одного солдата, но недовольство стало нарастать. Крестоносцы негодовали, что к ним приставили конвой, следящий за каждым их движением. От основного войска откололось и бросилось грабить деревни несколько отрядов. Когда византийцы попытались это пресечь, произошла стычка, в ходе которой погибли двое мелких французских дворян.
Имперская стража теперь постоянно была начеку, правда, в такой напряженной обстановке ничего не стоило совершить ошибку. Несколько дней спустя имперский конвой напал на Адемара Ле Пюи, поначалу не узнав его, и тот получил ранение. Для возмущенной армии этот случай подтвердил византийское коварство, о котором крестоносцы давно подозревали. А когда вскоре то же самое произошло и с самим Раймондом, подозрения укрепились еще больше.
Адемар, похоже, не затаивший обиду после случившегося зла, призывал к сдержанности, но ему пришлось отстать от армии, чтобы поправить здоровье. Того же мнения придерживался и Раймонд, которому несколько дней спустя пришло теплое послание из Константинополя с приглашением лично явиться во дворец для встречи с императором. Приказав армии встать лагерем в нескольких милях от столицы, он с небольшим почетным эскортом вошел в город.
После отъезда двух предводителей армия лишилась всех сдерживающих факторов – несложно догадаться, что ситуация вскоре вышла из-под контроля. Крестоносцы тут же бросились совершать набеги на деревни, силой отнимая у местных съестные припасы, которые византийцы, по их убеждению, отказывались продавать. К этому времени под ружье поставили армию самого императора, и та атаковала войско Раймонда. Не знавших дисциплины крестоносцев вскоре разбили и рассеяли, большая часть их оружия и обозов оказались в имперских руках.
