Потеря Иерусалима, а вместе с ним и главной христианской реликвии, все изменила. На фоне глубокого потрясения даже самый расчетливый монарх остро осознал свой долг перед верой. Папе Григорию VIII, преемнику Урбана III, понадобилось всего девять дней, чтобы официально объявить крестовый поход, а заодно и семилетнее перемирие по всей Европе. Сыновья Генриха помирились с отцом, а несколько месяцев спустя их примеру последовала Франция. И Генрих, и Филипп дали обет крестоносцев и поклялись к Пасхе 1189 года выступить в поход на Иерусалим.
Фридрих Барбаросса
Как ни приятна была новость об их участии в крестовом походе, вскоре ее затмил волнительный выход на сцену Фридриха Барбароссы. К тому времени германский император стал самой влиятельной фигурой во всей Европе, пугающе часто крушившей пап и потенциальных королей. Хотя в 1188 году ему было под семьдесят, он сохранил силу и по-прежнему выглядел весьма внушительно. И не столь важно, что его знаменитая рыжая борода стала теперь почти седой: зычный голос и свирепый нрав
[105] Фридриха Барбароссы не изменились.
Призыв к крестовому походу поразил старого императора в самое сердце. Как ветеран неудачного Второго крестового похода, он самолично лицезрел угрозу, которой противостоял Утремер, и без малого два десятка лет обещал содействовать улучшению положения дел на Востоке. Очевидная неспособность сдержать это обещание тяжким грузом давила на него. Во время внеочередного заседания Рейхстага, созванного в Майнце в 1188 году, император объявил о намерении отправиться в Святую землю.
В отличие от других коронованных особ Европы, Барбаросса точно знал, что подразумевало столь монументальное предприятие. Его армия была подготовлена, тренирована и снабжена гораздо лучше любой другой европейской силы, когда-либо выступавшей в крестовый поход. По данным летописей, в его распоряжении находились почти сто тысяч человек, что практически равнялось количеству всех войск, вместе взятых, принимавших участие в Первом крестовом походе.
Столь великую силу – внешнее проявление императорской набожности – нельзя было растратить впустую. Опыт участия во Втором крестовом походе, когда германскую армию разбили при попытке пересечь Малую Азию, убедил его в том, как важно обеспечить безопасный переход через Анатолию. Поэтому перед тем, как выступить за пределы своей империи, он в виде меры предосторожности разослал гонцов ко всем значимым правителям на сухопутном маршруте в Палестину. Тонко сочетая посулы и угрозы, Барбаросса даже умудрился запугать анатолийских турок, которые в результате пообещали пропустить его воинство.
Последним пунктом на повестке его дня перед выступлением, как и подобает правителю-рыцарю, было написать Саладину письмо и проинформировать о своих планах. Он заверил султана, что преклонный возраст отнюдь не лишил его способности воевать, и приказал в течение года либо освободить от своего присутствия Святую землю либо ответить за последствия отказа.
Письмо было чистой воды формальностью, как и ответ Саладина. Султан настоятельно посоветовал императору трогаться в путь, лениво заметив, что мусульмане не отделены от подкрепления морем. В итоге германский монарх покинул город Регенсбург вместе с сыном и большей частью высшего дворянства 11 мая 1189 года.
Когда армия достигла территории Византии, ее праздничный дух, что называется, сдулся. В целях снабжения армии продовольствием Барбаросса договорился об открытии особых имперских рынков, но по прибытии армии их так никто и не увидел. Более того, местные византийские подразделения в открытую изматывали крестоносцев, перекрывали дороги, а на отставших пытались устраивать засады. Барбаросса отправил в Константинополь гневное послание, приказав императору выполнить обещание помочь, в противном случае ему будет грозить нападение.
Отыскать источник проблем не составляло никакого труда. Византийцы всегда с подозрением относились к крупным воинским соединениям, пересекавшим их границы, даже к тем, кто позиционировал себя союзниками, а опасаться германцев у них и вовсе были особые причины. Перед выступлением в поход Барбаросса заключил союз с сицилийскими норманнами, злейшими врагами Византии. Но еще больше их тревожил титул, на который претендовал Барбаросса.
Византийская империя, может, и пребывала в состоянии далеко зашедшего разложения – старый император Мануил Комнин умер за девять лет до этого, а на престол взошел его безвольный преемник Исаак Ангел, – но свой престиж защищала, как прежде. Исаак восседал на том же троне, что и Константин Великий, считая себя настоящим римским императором. Он один, и больше никто, контролировал то самое политическое государство, которое тысячу двести лет назад основал Август. В его понимании на небесах был только один Бог, а на земле только одна империя – рукоположенное Господом Римское государство, главой которого он сам и являлся.
Однако Фридрих Барбаросса настаивал, как бы сейчас сказали, на бренде «римский император». Германский император правил «Западной Римской империей
[106]» – сомнительным детищем папы, которое он за четыреста лет до этого породил для Карла Великого, – и потому считал неоспоримым право величать себя императором. Но вот для византийцев заявка на определение «римский» представляла собой нечто большее. В их понимании истинная Римская империя могла быть только одна. И если римским императором являлся Фридрих Барбаросса, то считать таковым Исаака Ангела было уже нельзя.
Раньше стороны решали этот непростой вопрос, дипломатично игнорируя любые титулы при обращении друг к другу, но теперь Фридриху стало не до экивоков. Когда Исаак прислал для переговоров послов, он в ответ проинформировал Константинополь, что в будущем любое общение будет возможно только в том случае, если его будут величать «братом-императором». Исаак вполне предсказуемо отказался, бросив германских послов в тюрьму, и Фредерик в гневе разграбил город Филиппополь – третий по величине в империи.
Эта демонстрация силы возымела должный эффект. Несмотря на напыщенную позу, Исаак оказался слабаком и к тому же пребывал совсем не в том положении, дабы противостоять германской армии. Он незамедлительно освободил узников, рассыпавшись перед ними в извинениях и одарив золотым дождем, а потом предложил за собственный счет переправить германское войско через Босфор.
