— А, понятно… — неопределенно протянула Оля. Убить целый час времени на позирование?.. И еще неизвестно, какой ее изобразит Ярослав Глебович! — Я подумаю.
— Да чего тут думать! — рассердился Силантьев. — Сядете тут в саду, с книжечкой, делать ничего не надо… Или вам Эмма Петровна не разрешает со мной водиться?
— При чем тут Эмма Петровна? — Оля тоже неожиданно рассердилась. — Я взрослый, совершенно свободный человек, я сама распоряжаюсь своим временем… Ладно, я согласна!
— Мерси, — буркнул Силантьев.
Оля пошла дальше. «Может быть, я зря согласилась? Этот Силантьев такой противный, все время ругается…»
На первом этаже хозяйского дома одно из окон было раскрыто. У колышущейся белой занавески сидела Кристина, литературный секретарь старика Локоткова, и сосредоточенно печатала что-то на переносном компьютере.
Сколько Кристине лет, никто не знал. Может быть, двадцать пять, а может быть, и все сорок. У нее было странное лицо, с вечными скорбными складками возле губ, и колючий тревожный взгляд. Она была очень худа, черные волосы коротко срезаны и острыми углами лежали на щеках.
Кристина даже в жару ходила в чулках, строгой темной юбке и офисной белой блузе с бантом, всем своим видом напоминая окружающим, что расслабляться она не намерена.
— Добрый день, Кристина!
— Добрый… — та вздрогнула, оторвавшись от монитора. — Ты уже с работы, Ольга?
— Да. Ярослав Глебович попросил меня, чтобы я ему позировала, — тут же призналась Оля. — Иду вот сейчас и думаю: может, я зря согласилась?..
— Нет, не зря, — быстро ответила Кристина. — Силантьев — очень хороший художник.
— Да ну?.. — удивилась Оля.
— Я тебя уверяю, — холодно ответила секретарша, и пальцы ее принялись снова порхать по клавиатуре.
— Ты меня успокоила…
— Оля! — Кристина вдруг встрепенулась. — Ты Ивана Осиповича видела?
— Видела. Только что у ворот. Но он уже в город уехал…
— Один?
— Один. Лера тут осталась. Я ее тоже видела — они с Кириллом разговаривали у беседки.
Кристина вспыхнула, а потом побледнела. Все знали, что она влюблена в Ивана Острогина — мучительно, безнадежно, безответно и ненавидит его жену Валерию.
— Кажется, Иван Осипович собирался вернуться к ужину, — вспомнила Оля. — Ну да, он мне так и сказал — «до вечера»…
— Отлично… — пробормотала Кристина. — Он уехал, а его жена строит глазки этому мачо…
Кирилла, помощника Локоткова по экономической части, Кристина тоже ненавидела.
Днем к Степану Андреевичу приезжал какой-то чиновник из московской мэрии и они о чем-то долго и дружески беседовали.
После Степан Андреевич находился в таком благодушном настроении, что изволил спуститься к ужину.
Семейные обеды проводились обычно на застекленной веранде.
Там Мура накрывала стол.
Белая крахмальная скатерть, свечи, фрукты в хрустальных вазах, вино, привезенное с собственной винодельни в Алазанской долине. Настоящее.
Обычно все ели по отдельности на летней кухне, что на заднем дворе, каждый из собственных запасов, но общие вечера старик спонсировал сам. Это было высшей милостью, и присутствие на таких вечеринках считалось обязательным.
Оля лишний раз провела электрощипцами по волосам, выпрямляя их. Надела темно-синее платье из легкого шелка, долго трудилась над своим макияжем. Пудра, четкая линия бровей, темно-красные губы…
— Оля, ты опять опаздываешь! — заглянул к ней встревоженный Викентий.
— Нет, я уже готова… — Оля брызнула на запястья духами.
У крыльца их ждала Эмма Петровна, с усталым, недовольным лицом.
— Терпеть не могу все эти вечера… — хмуро пожаловалась она сыну. — Чем-то они мне напоминают сталинские застолья. Кеша, мальчик, ты помнишь фильм «Пиры Валтасара»?
— Мама, ну что за ерунда! — захохотал тот. — Ты, как всегда, преувеличиваешь…
— Оленька, а что это за духи? — Эмма Петровна слегка сморщила нос. — Такой тяжелый, дамский аромат… Совсем не для тебя!
— Мама, ну не надо…
— Что уж мне, и слова нельзя сказать?
Оля стоически улыбнулась.
Легкие сумерки опустились на сад.
На веранде Иван зажигал свечи.
— Я, словно бабочка к огню, стремлюсь к тебе неодолимо… — фальшивя и перевирая слова, пел он.
Племяннику Степана Андреевича было тридцать семь, но он уже располнел и потерял изрядное количество волос — глубокие залысины тянулись у него аж до самой макушки. Невысокого роста, с добрыми близорукими глазами, в широком льняном костюме… Викентий за глаза называл его «чеховским интеллигентом».
— Ваня, пожалей наши уши… — протянула Лера, его жена, стоя у распахнутого окна. В ее длинных пальцах была зажата сигарета в длинном мундштуке — Лера Острогина с ней выглядела чрезвычайно стильно и утонченно. Впрочем, и без сигареты она была хороша — высокая, стройная, шоколадно-смуглая (заслуга солярия и частых путешествий в жаркие страны). У нее были золотисто-каштановые волосы, небрежно сколотые на затылке, и огромные, неподвижные, зеленовато-карие глаза, которые гипнотизировали каждого, на кого она смотрела.
Сейчас, на даче, она носила исключительно короткие топики и шорты и даже для этого вечера не сделала исключения.
Эмма Петровна скорбно вздохнула при виде Леры.
— Эмма Петровна, Оленька… — улыбнулся Иван при виде вновь вошедших, и от избытка чувств принялся целовать им руки. Иван практически всегда находился в прекрасном настроении, словно до того уже успел немного выпить. Леру экзальтация мужа раздражала: увидев, как тот расшаркивается перед дамами, она усмехнулась и выпустила колечко дыма.
— А где сам? — Викентий пожал Ивану руку.
— Сейчас спустится.
В распахнутое окно из сада заглянул Кирилл.
— Еще не начали? — быстро спросил он у Леры.
— Нет, тебя ждем… — засмеялась она низким хрипловатым голосом.
Кирилл подтянулся на руках и перемахнул через окно.
— Боже мой, Кирилл, как будто двери нет! — укоризненно воскликнула Эмма Петровна.
— Так это весь дом обходить надо… — беззаботно отмахнулся тот. На нем были черная кожаная жилетка и такие же брюки. Черные волосы, испанская бородка, глаза чуть навыкате… На голой груди висел огромный серебряный крест. Немудрено, что Кристина называла его «мачо» — Кирилл пользовался бешеным успехом у слабого пола.
Сама Кристина появилась практически одновременно — все в том же строгом виде офисной дамы. Мельком взглянула на Кирилла и поморщилась.
— А вот и я… Заждались, поди?.. — спустился со второго этажа Степан Андреевич в сопровождении Муры. Поддержка Муры, впрочем, была символической — патриарх прекрасно сохранился, несмотря на свои восемьдесят два. Был бодр, подтянут, как всегда, немного язвителен, что говорило о живости ума… — Ну-с, прошу к столу!
