Оля наступила на острый камешек и заскакала на одной ноге.
— Ой… нет, ничего, все в порядке! — ей пришлось сесть на поваленное дерево неподалеку и надеть босоножки. — Боюсь, Павел, из меня плохая советчица…
— Давайте на «ты». Мы, можно сказать, почти родственники…
— Хорошо… — легко согласилась Ольга. — Так вот, Павел, я не тот человек, который может вам… то есть тебе, помочь.
Павел сел рядом. Оля снова посмотрела на его внушительные плечи, покрытые мелкими светлыми веснушками и тут же поспешно отвела взгляд.
Павел начал:
— Моя мать рассталась с моим отцом, когда я был еще ребенком. Она его ненавидела и умоляла и меня не прощать его. Тогда много разговоров было о том, что мой отец нашел себе молодую любовницу… и, в общем, я всю жизнь думал, что мама не может простить ему Галочку, последнюю его жену. Были и другие разговоры — о том, что мой отец (а он, помимо того, что был писателем, являлся еще и крупным чиновником от литературы) в свое время подписывал всякие петиции против диссидентов… Может, Оля, ты знаешь из телевизионных передач, из книг, как в советские времена боролись с инакомыслящими, высылали их из страны, сажали за самиздат, ну и многое другое?..
— Знаю…
— Целые организации и трудовые коллективы писали в газеты письма, чтобы высказать свое возмущение изменникам и очернителям советского строя. Гонения на Ахматову и Зощенко, гораздо позже — процесс против Синявского и Даниэля… Разумеется, отец ко многому был причастен, потому что его подпись стояла первой в списках возмущенных граждан и писателей.
— Да, да, такое время было!.. — закивала Оля головой, внимательно слушая Павла.
— Мама узнала, что отец, не глядя, подмахнул обвинения в адрес моего дяди, ее родного брата. Дядя был в оппозиции, устраивал у себя в доме собрания тех, кто был недоволен строем. В общем, отцов грех заключался только в том, что он ставил подписи. Он никого не убивал, не сажал в тюрьмы, да, в общем, и разоблачительные процессы тоже не он устраивал, все это делалось не им и не по его инициативе — по указке сверху, разумеется… Но дядю упекли в психушку, а потом выслали из страны. Сделали невозвращенцем. Он жил в Америке, а в восемьдесят третьем там и умер. Мы с мамой его так и не увидели больше.
— Печальная история, — хмуро произнесла Оля.
— Мама не могла простить — Галочку, высланного брата… Она твердила всю жизнь: «Он нас предал. Он нас всех предал!» Хотя отец говорит, что Галочка появилась только после того, как мама ушла от него, узнав об истории с братом.
— А ты сам этого не помнишь? — с любопытством спросила Оля.
— В том-то и дело, что я был тогда еще слишком маленьким, а позже с матерью было бесполезно об этом говорить: чем дальше, тем сильнее она ненавидела отца, она ему такие грехи стала приписывать, которых у него точно не было. Он в ее воображении превратился в Люцифера… Но вдруг и вправду Галочка появилась потом?
Оля с изумлением посмотрела на своего собеседника.
— То есть… Погоди… Я правильно тебя поняла: ты готов простить Степану Андреевичу высланного дядю и всех прочих диссидентов, а любовницу — нет? Тебе безразлично, ставил ли он под разоблачительными статьями подписи, главное — точно знать, что он не изменял твоей матери до того, как она его бросила?..
— Да, так и есть, — бесстрастно произнес Павел. — Только до правды теперь не докопаешься.
— Но ты же уже пытался с ним помириться, если я не ошибаюсь?
— Не совсем так… Да, я как-то провел у него целое лето, сразу после смерти мамы. Но если честно… Я хотел ему отомстить. Копался у него тайком в архиве, собирался ославить его на весь белый свет — глядите, люди, вот он какой, наш лауреат Ленинской и Государственной премии!.. Но одна особа, жившая по соседству, мне помешала.
— Стефания?
— Она самая! — холодно произнес Павел. — Замуж ей, видите ли, приспичило… Пришлось идти в армию. А после, как отслужил, все то, что накопал в архиве, отнес одному журналисту.
Оле хотелось спросить и про Фаню, но она решила, что это можно будет сделать и потом.
— Говорят, у твоего отца после тех статей был сердечный приступ, — осторожно напомнила Оля. Этот разговор все более и более увлекал ее, и она прониклась невольным сочувствием к Павлу. Мальчику, который не мог простить отцу, что тот сделал его мать несчастной.
— Был! — закричал Павел. — И это теперь уже моя вина! Я знаю, что поступил ужасно, чудовищно, безобразно… Но я иначе не мог, понимаешь?!
Где-то неподалеку закуковала кукушка. Оля сорвала травинку, закусила ее зубами.
— Ольга… Ну скажи, что мне делать? — нетерпеливо тронул ее за локоть Павел. — Что ты обо всем этом думаешь?..
— Я не знаю! — с отчаянием произнесла она. — Действительно, все так запутанно, запущенно…
— Нет, но, главное, я обещал покойной матери…
— Ну и что? Я не уверена, что она там, на небе, счастлива от того, что ты здесь так мучаешься… Возьми и помирись со Степаном Андреевичем. Вот и все. Кстати, насчет Стефании, это правда, что она…
— Вот так взять и простить? — с раздражением перебил ее Павел.
— Вот так! — с азартом произнесла Оля. — Ну, ей-богу, всем же лучше будет… какая разница, что там было сто лет назад! Тем более отец твой выздоровел, жив-здоров…
— Даже больше того, мои разоблачения пошли ему на пользу, — неожиданно признался Павел. — Нет, конечно, сначала его ругали, а теперь он вроде героя… Знаешь, теперь ведь многие считают, что это диссиденты во всем виноваты — боролись против советской власти, а на самом деле получилось, что против Родины. И мой отец вроде как правильно поступил, когда призывал их всех поганой метлой…
— Тем более!
Они замолчали, глядя друг на друга.
— Кукушка… — пробормотала Оля. — Интересно, кому она такую долгую жизнь обещает?
— Не иначе как моему папаше… — усмехнулся Павел. — Нет, ты уверена, что мы раньше не встречались?
— Абсолютно! — засмеялась Оля.
«Нет, он не такой уж и плохой… Наломал, конечно, дров, но теперь искренне во всем раскаивается!»
— Ты помиришься с отцом, да?
— Не знаю… — пожал плечами Павел. — Я подумаю.
— Конечно, подумай! Вот представь себе, ты проводишь остаток жизни в ненависти. Ненавидишь себя, отца, всех на свете… То себя обвиняешь, то его. В общем, не особенно веселая жизнь. А так простил — и все легче стало… Проживаешь те же самые годы в радости и спокойствии, поскольку больше никого ненавидеть не надо. Скажешь, банально? Ну и нечего тогда было совета спрашивать! — неожиданно рассердилась Ольга.
Павел засмеялся. Странно звучал его смех, как будто Павел не умел это делать или разучился… Черты его лица стали еще резче, прядь темных с проседью волос упала на высокий лоб, словно перечеркнув его, ямочка на подбородке стала еще глубже.
