— Всем жаль… — уныло буркнула домработница.
Из-за кустов появилась Кристина, как всегда, в прямой темной юбке и белой блузе, лишь расплывшееся чернильное пятно на груди, где был накладной карман, странно диссонировало с ее строгим, совсем не дачным обликом.
— Слышали? — возбужденно крикнула она.
— Что? — в один голос воскликнули Оля и Мура.
— Фаня чуть не разбилась! Только что узнала, звонили из Москвы…
— Жива?..
— Жива, жива, что ей сделается… А вот машина всмятку!
— С жизнью, что ли, решила от горя покончить? — тревожно спросила Мура.
— Нет, случайная авария…
«Ласточка… Она называла свою машину «ласточкой»!» — мелькнуло у Оли в голове.
— Вот как бывает, человек за короткое время теряет все, что любил, — пробормотала она.
— Ха, любила! — с другой стороны появился Силантьев, слегка пошатываясь. — Она никого не любила.
— Машину и Кекса она точно любила! — с досадой произнесла Мура. — Ну, сына, может быть, чуть меньше, это все знали…
— Зачем только Кекса убили, не понимаю, — сказала Кристина, разглядывая пятно на своей груди. — Надо же, ручка протекла!..
— Как это не понимаешь? — вспыхнула Мура. — Он, значит, ребенка загрыз, а его надо было в живых оставлять?
— Ну он же не виноват! Это Фаня виновата, что оставила его вместе с ребенком… а Олежек был еще маленький и бестолковый, он наверняка сделал что-то такое, что разозлило Кекса…
— Что за люди! — с ненавистью закричал Силантьев. — Вчера телевизор смотрел, так там сказали, что чуть ли не девяносто процентов населения России за то, чтобы вернуть смертную казнь, а вот собачек они жалеют!
— Правильно! Потому что самый страшный зверь — это человек! — возмутилась Кристина.
— Давайте тогда все умрем, — предложила Оля, мрачно усмехнувшись. — Все, все человечество! А природа и животные пусть живут… мы им только мешаем.
— Хорошая мысль! — хихикнул Силантьев.
— Как можно шутить над такими вещами! — обиделась Кристина.
— А что? Кто-то из умных сказал, что нет более страшного сочетания, чем любовь к животным и нелюбовь к людям… — сказал Силантьев. — Я вот про одного физика, который то ли атомную, то ли водородную бомбу создал, такую вещь знаю… Он, значит, бомбу свою придумывал, которая разом несколько миллионов могла убить, и в то же время бездомных котят на улице подбирал… Уж такой жалостливый товарищ был!
— Серьезно? — удивилась Мура.
— Вы не понимаете! — топнула Кристина ногой. — А ты, Оля…
— Что, Кристина?
— Я думала, ты человек, а ты…
— Что я?
— Ты сама не знаешь, что такое любовь!
— А ты знаешь? — строго спросила Оля.
— У Оленьки замечательный жених, — встряла Мура. — Уж такой вежливый, такой обходительный… Было б мне лет на сорок поменьше, я бы непременно его отбила у нее.
Кристина несколько мгновений смотрела на Муру, вытаращив глаза. Потом, ни слова не говоря, умчалась прочь.
Оля тоже отложила книгу, выпрыгнула из гамака и пошла в совершенно противоположную сторону.
Сияло солнце, нежно пах гелиотроп, и над цветами сонно жужжали шмели — все вокруг дышало покоем и благодатью, но почему-то не было мира в душах людей, живущих здесь…
В дальнем конце сада, за флигелем, где жили Оля, Викентий и Эмма Петровна, пряталась в зарослях крапивы душевая кабина. На крыше ее была огромная бочка с водой, нагревавшейся естественным путем — от солнечных лучей.
Оля зашла внутрь и разделась.
Здесь пахло мылом, размокшим деревом — словом, тем особенным запахом, который бывает в старых деревенских банях и таких вот душевых…
Открутила кран и подставила лицо воде, — теплой, лившейся неспешной струей. Сквозь щели в стенах было видно, как ветер шевелит траву, и золотые блики бежали по мокрому полу.
«…зачем она так сказала? Нет, она сама не знает, что такое любовь, и вообще как посмотрю, никто ничего не знает, и все живут одним днем… и еще — все играют чужие роли, и играют плохо…» Оля закрыла глаза, вода текла у нее между лопаток, и щекотала спину.
Где-то неподалеку хрустнула ветка.
— Кеша, ты? — крикнула Оля, уменьшив напор воды.
— Нет, это я… — тень мелькнула между досок, заслоняя солнце. Это был Павел.
— Подглядываешь? — усмехнулась она. — Как там таких людей называют?.. а, вуайеристы!
— Пусти меня, — вдруг сказал он.
В первый момент Оля решила, что ослышалась, а потом она засмеялась рассерженно:
— Одна-ако… Что за наглость, а?! Я, пожалуй, расскажу Кеше, что ты ко мне пристаешь.
Она прижалась к деревянной, влажной и шершавой двери, пытаясь разглядеть Павла между неплотно пригнанных досок. «Ну вот, я тоже сейчас играю. Верную невесту, которая любит только своего жениха…»
— Брось его, — нахально предложил Павел. — Он слишком правильный, он всего боится… а больше всего — своей матери. И он не знает, какая ты на самом деле.
— И какая же я? — задыхаясь, надменно спросила Оля. — О чем ты?..
— Ты сильная. И ты очень красивая, как… я даже не знаю, с чем тебя можно сравнить… ты — как солнце!
Оля снова расхохоталась.
— Почему ты смеешься? — сурово спросил Павел. — Еще ты добрая, великодушная, справедливая, нежная… Ты помнишь, как нам хорошо было вместе?..
Оля снова встала под душ.
— Уходи, — недобро произнесла она. Вода показалась ей почти ледяной. Она скрестила руки на груди, положив их ладонями на плечи — словно замок на себя повесила.
— Ну вспомни… Пожалуйста, вспомни! — с отчаянием произнес Павел.
Оля не выдержала и закричала:
— Да помню я! Вспомнила все — буквально несколько дней назад!
Павел замолчал удивленно. А потом спросил, прижимаясь с той стороны вплотную к двери:
— Что, правда?
— Правда! — с яростью ответила Оля.
— И как мы…
— И как мы, и как ты, и как я! Все до мельчайших подробностей! — перебила она его. — Но никакой радости я от этого не чувствую! Мне противно и стыдно за то, что я изменяла Кеше, а ведь только его я люблю на самом деле… Я только одно для себя оправдание нахожу — я была не в себе!
Павел затих.
— Что ты молчишь? — нетерпеливо спросила она и снова прижалась к двери, теперь их разделяла лишь тонкая деревянная перегородка. — Ответь же!
— Что? — шепотом спросил он.
— Что-нибудь… — пробормотала Оля.
