Назавтра он закажет первую партию дров, древесного и каменного угля, сырой меди, олова и железа.
Вечерело. Баратол закончил осматривать печи и обратился к Чауру.
– Ну что, дружище, пойдем? Заглянем в какой-нибудь ресторан. Да, мы с тобой чумазые, но за деньги, думаю, нас обслужат. Не знаю, как ты, а я бы сейчас не отказался от холодного пива.
Чаур поднял испачканное лицо и расплылся в улыбке.
Входная дверь распахнулась от удара, и в пекарню ввалились с полдюжины недоброго вида мужчин. Поигрывая дубинками и кувалдами, они окинули взглядом обстановку. Через мгновение вошла прилично одетая женщина и, отыскав глазами Баратола, улыбнулась.
– Сударь, ваша деятельность признана незаконной…
– Незаконной? Уверен, тут какая-то путаница. Прежде чем ваши молодчики примутся все крушить, должен заметить, что клапаны открыты, а трубы перерезаны. Иначе говоря, газ из подземных помещений выходит без остановки. Малейшая искра, и все здесь обратится в шар пламени, который вполне в состоянии разнести половину квартала. – Баратол помолчал и добавил: – Как раз такой акт вандализма с вашей стороны может быть расценен как… незаконный. Вас обвинения, конечно же, не коснутся, поскольку вы будете мертвы, а вот на Гильдию, нанявшую вас, наложат штраф, которого хватит, чтобы пустить владельцев по миру.
Улыбка сползла с лица женщины уже на середине этой тирады.
– Думаешь, самый умный? Что ж, если разнести твою лавочку мы не можем, придется разбираться с вами двумя лично.
Баратол отошел к месильному столу, где лежал кожаный мешок, и достал из него большой глиняный шар. Увидев, как побледнела женщина и ее громилы, кузнец удовлетворенно кивнул.
– Да, вы угадали. Это морантская граната, малазанцы называют ее «руганью». Только попробуйте нас тронуть, и я без раздумий убью себя, а заодно заберу всех вас с собой. В конце концов, терять нам нечего.
– Ты сумасшедший.
– Допустим. Теперь вопрос: а вы?
Не найдя, что ответить, женщина бессильно зарычала и вышла прочь. Приспешники последовали за ней.
Баратол вздохнул и сунул «ругань» обратно в мешок. «В каждом ящике двенадцать „руганей“, – объяснял ему Молоток, – но в каждом тринадцатом ящике лежит еще одна – пустая. Зачем? Непонятно. Моранты – вообще странный народ».
– В этот раз сработало, но, боюсь, это временная мера, – сказал он, обращаясь к Чауру. – Итак, первый наш заказ: снарядить тебя оружием и доспехами.
Чаур смотрел на кузнеца с искренним непониманием.
– Помнишь запах крови? Трупы, мертвецы, расчлененные останки?
Лицо Чаура мгновенно прояснилось, и он энергично закивал.
Баратол снова вздохнул.
– Ладно, давай перелезем через забор и поищем пива.
Мешок он оставлять не стал.
Уже отзвонил десятый колокол, и в другой части города убийца без пальцев направляется в очередную таверну за очередной жертвой. Его жена тем временем выходит в огород и, опустившись на камни, принимается полировать их куском кожи с асфальтовой крошкой.
Грудастая, пышнотелая женщина, приковывающая к себе восхищенные взгляды вперемешку с презрительными (зависит от пола и половых предпочтений), идет под руку с сухощавым малазанским историком, на лице которого отражается нечто среднее между неверием и отчаянием. Со стороны может показаться, что это гуляют влюбленные, но они не влюблены друг в друга, и это лишь еще больше озадачивает историка.
По Высокому базару в Усадебном квартале, к югу от виселиц, бродит госпожа Ваза. Она скучает, тоскует и осквернена (в своем сознании) без надежды на искупление, поэтому спасается тем, что перебирает бесчисленные вещицы и безделушки, которые ей не нужны, и смотрит, как женщины, похожие на нее (хотя за ними ходят слуги с покупками), с любопытством сороки (и с такой же глупостью?… Ах, лучше воздержаться от грубых предположений!) тоже перебирают дорогой, но, впрочем, зачастую качественно сделанный хлам. В эти мгновения она чувствует себя такой чуждой им, такой… изменившейся.
В каких-то трехстах шагах от госпожи Вазы бесцельно слоняется Резчик – в прошлом вор по имени Крокус Новичок, который похитил то, что не должен был похищать. Поняв, что не может просто так взять и вернуть это, вынужден был смешать у себя в голове вину и сочувствие с восхищением (распространенная, впрочем, ошибка), однако девушка не оценила его искренние, прочувствованные признания. На этом все и закончилось.
Что ж, времена меняются и люди тоже, разве нет?
На крыше сидит Раллик Ном, разглядывая волнующееся море голубых огней; рядом с ним – Круйт Тальентский. Им многое надо обсудить, и разговор, учитывая Ралликову молчаливость, обещает выйти долгим.
Круйт говорит без умолку, Раллик тщательно взвешивает каждое слово. Не от недоверия, просто привычка такая.
Мурильо сидит в дуэльной школе, откуда уже давно расползлись все ученики, а Скалла Менакис со слезами изливает ему душу. Возможно, потому, что он для нее совершенный незнакомец и так легче, однако Скалла никогда не имела дело с мужчинами вроде Мурильо, которые умеют слушать и посвящать все свое внимание, искренне и без остатка, одной-единственной женщине, впитывая в себя все ее чувства, как колибри нектар или летучая мышь – коровью кровь (согласен, грубая аналогия, не подходящая к такому романтическому моменту).
И между ними испаряются незримые флюиды, несомненно животного происхождения, и просачиваются в кожу и кости, пока не наступает ошеломляющее прозрение, как будто распахнулась дверь, которая была навсегда заперта.
Скалла все плакала и плакала, но постепенно слезы ощущались легче и естественнее, спокойнее и более приемлемо, равно как и мягкие прикосновения Мурильо к волосам и мокрым щекам… Впрочем, кого это удивляет?
Но вернемся к нынешнему моменту. Взошла луна, и в ее мутном свете можно разглядеть три десятка силуэтов, собирающихся на крыше. Вот они что-то машут друг другу, шепчут наставления и приказы. Проверяют оружие. Три десятка, потому что их цель – суровые, закаленные ветераны-иноземцы. И нападение должно быть жестоким, быстрым и беспощадным.
В «К'руловой корчме» собралась обычная публика: дюжина с небольшим горожан, согласных закрыть глаза на то, что находятся в переоборудованном храме, каменные стены которого запятнаны дымом и молчаливо хранят голоса многих поколений: от заунывных песнопений и хоралов до пьяных песен и повизгиваний ущипленных официанток. Стены эти, крепкие и надежные, безразличны к перипетиям жизни, что разворачивается здесь, в окружении камня, дерева, плитки, балок и прочих бесчувственных элементов, каждый из которых в свое время пробовал кровь на вкус.
Общий зал, просторный, с низким потолком и утопленным в землю полом, когда-то, наверное, служил трансептом или молельней. В узком коридоре между колоннами находились ниши, где стояли погребальные урны с прахом Верховных жрецов и жриц. Кухня и три кладовые за ней раньше обеспечивали питанием монахов, храмовое воинство, писцов и послушников. Теперь они обслуживали посетителей, персонал и владельцев корчмы.
