Спиннок поморщился, все еще не в силах встретиться с Провидомином взглядом.
– Я влюбился.
– Ну что ж. Вот только жениться на ней ты ведь не сможешь, верно?
– На ком?
– На Верховной жрице – но тебе давно уже пора было осознать, что она тоже тебя любит, и, вероятно, всегда любила. Треклятые вы анди – живете так долго, что будто бы уже не способны осознать происходящего с вами здесь и сейчас. Будь у меня твои бесчисленные годы… но нет, я б подобным мыслям глаза повыцарапал. Не хочу я столько жить. И так уже зажился.
Голова у Спиннока пошла кругом. Верховная жрица?
– Нет, не всегда. То есть я хочу сказать, она меня не любит. И вообще я не про нее.
– Нижние боги, Спиннок Дюрав, ну и болван же ты!
– Знаю. Худа ради, я именно в этом только что и признался.
– Значит, в твои планы не входит сделать Верховную жрицу счастливей, чем она была последнюю тысячу лет? Как знаешь. Дело твое. Получается, это другая женщина. Но смотри, как бы кто-нибудь ее ненароком не убил. Ревность – штука смертельная.
Сказано для Провидомина было слишком небрежно, впроброс, без особой заботы. Прозвучало так, будто он впал в безнадежное отчаяние, так что ему все равно – вообще все. Стрелы в колчане почти закончились, поскорей бы он совсем опустел, а тогда уже и конец. Такой Провидомин Спиннока страшил.
– Чем ты был занят? – спросил он.
– Убивал. – Наполнив кружку еще раз, он откинулся на спинку стула. – Одиннадцать человек уже успел. Они считали себя освободителями. И планировали свержение поработивших их тисте анди. Я их молитвы услышал и помог им освободиться, всем и каждому. Это, Спиннок Дюрав, мне в наказание. Я таким образом извиняюсь за человеческое безумие. Прости их, будь так добр, – потому что я не смог.
Спиннок обнаружил, что горло у него перехватило до слез в глазах. Он не мог, не смел поднять сейчас взгляд на этого человека, чтобы не увидеть того, что нельзя открывать, показывать другим. В своем лучшем друге. В ком бы то ни было.
– В этом, – проговорил он, сам себя ненавидя за подобные слова, – не было необходимости.
– В определенном смысле ты прав, друг мой. У них бы ничего не вышло – во мне достаточно веры в вашу эффективность, особенно в отношении вашего владыки. Пойми, я это сделал из желания доказать, что иной раз мы в состоянии справляться с собственными преступниками. Сдержки и противовесы. В данном случае кровь на моих руках, не на ваших. Так что причин для ненависти к вам ни у кого не возникнет.
– Тем, кто ненавидит, Провидомин, причины и не требуются.
Тот кивнул – Спиннок разглядел это движение периферийным зрением.
Повисло молчание. Спиннок сообразил, что уже не впервые слышит подобную историю. «Мостожог» по имени Скворец – которого Аномандр Рейк звал своим другом – тоже вмешался в казнь паннионских ведьм, безумных родительниц Детей мертвого семени. Скворец, человек, хотел сделать Сыну Тьмы подарок, сняв с него эту тяжесть. Чем потряс владыку до глубины души. Позволять другим разделить с нами ношу не в нашей природе.
Однако мы без колебаний принимаем на себя чужую.
– Получается, не мы ли указали ему путь?
– Кому?
Спиннок потер лицо – кажется, он уже был слегка пьян.
– Итковиану.
– Конечно, нет. У «Серых мечей»…
– Был свой Кованый Щит, верно, но в том нет ничего уникального. Это очень древний титул. Не служим ли мы подобным ему людям темным зеркалом? – Он покачал головой. – Вероятно, все же нет. Великолепное, но заблуждение.
– Согласен, – пробурчал Провидомин.
– Я люблю ее.
– Ты уже говорил. Очевидно, она не хочет тебя принять.
– Совершенно верно.
– Поэтому ты здесь сидишь, пытаясь набраться.
– Да.
– Подожди, Спиннок Дюрав, дай мне тоже набраться хорошенько, потом я пойду и сделаю то, что следует.
– А что следует сделать?
– Пойти к ней и сказать, что она дура набитая.
– У тебя ничего не выйдет.
– В самом деле?
Спиннок кивнул.
– Она тебя как-то раз уже осадила. А сама и бровью не повела.
Вновь повисло молчание. Которое тянулось и тянулось.
Он был уже достаточно пьян, чтобы наконец поднять глаза, снова посмотреть Провидомину в лицо.
Которое оказалось застывшей маской, белой, словно мел.
– Где она? – спросил тот хриплым, напряженным голосом.
– Подозреваю, что на пути обратно к кургану. Прости меня, Провидомин. Я не лгал, когда говорил, что считаю себя болваном…
– Болван ты и есть. – Он встал, чуть покачнулся, но удержался на ногах, положив обе руки на спинку стула. – Но не по той причине, что думаешь.
– Она не захотела моей помощи, – сказал ему Спиннок Дюрав.
– А я отказал ей в собственной.
– Это твое право…
– Ты не должен был слушать, мой друг. Того, что она сказала. Ты не должен был ее слушать!
Спиннок поднялся на ноги, Провидомин же развернулся и устремился к выходу. Спиннок вдруг лишился дара речи, оцепенел, его словно по голове ударили. Что я наделал?
И что я должен был делать?
Но его друг уже ушел.
Пребывавшая в постоянном раздражении Самар Дэв обнаружила в себе черты характера, которые ее отнюдь не порадовали. Ведь не было ни малейшей причины досадовать на то удовольствие, которое ее спутники нашли в обществе друг друга. На то, как они беззаботно болтали между собой, не обращая внимания на условности, не замечая, что едва знакомы. На то, как их беседа свободно текла в любом направлении, меняя его согласно случайным поворотам настроения и завихряясь вокруг самых острых тем, словно вода – вокруг торчащих из нее скал. Но больше всего ее бесило, что время от времени они разражались хохотом, притом что она прекрасно знала, – треклятые боги, была уверена! – что ни тот, ни другой не отличался особой наклонностью к юмору, мало того, подобное было вообще не про них. Ей оставалось лишь ошарашенно таращить глаза.
Они вспоминали о племенах, откуда родом, делились воспоминаниями о постельных триумфах. Обсуждали оружие и без малейшего колебания передавали друг другу собственные мечи – не просто взглянуть, а еще и помахать на пробу. Путник рассказал о своем старинном друге по имени Эреко, тартено, в жилах которого текла настолько древняя и чистая кровь, что Карса, встань с ним рядом, показался бы карликом. В рассказе этом Самар Дэв почувствовала глубокую печаль, раны столь болезненные, что сделалось очевидным – касаться их Путник пока не готов. История Эреко так и осталась неоконченной, и Карса Орлонг не стал настаивать на ее завершении, доказав, что понимает – если разбередить потайные места души, она может истечь кровью, и смертным зачастую приходится этого избегать просто ради того, чтобы жить дальше.
