Да, пусть танцует, пока не распахнутся врата.
Градитхан поднял голову, принюхался – о да, кровь уже льется, жертвоприношение все ближе к кульминации. Осталось недолго.
Умирающий бог истекал кровью. Смертные верующие пили его кровь. А потом проливали ее, уже преобразованную, чтобы Умирающий бог мог вновь ее принять. Это и есть скрытая за кровавыми жертвами тайная истина. Бог дарует – смертные возвращают дар. Все остальное – не более чем живописные украшения, маскировка.
Умирайте же, мои не слишком близкие друзья. Умирайте во множестве. Мы почти у цели.
– Ты умираешь.
Провидомин открыл глаза. И обнаружил над собой незнакомое лицо.
– У тебя кровотечение в мозг, Сегда Травос. Они хотели подвергнуть тебя пытке. Мучить тебя ужасным зрелищем – урдо по имени Градитхан считает тебя предателем. Он хочет, чтобы ты страдал, но ты лишишь его подобного удовольствия, поскольку умираешь.
– Что… кто ты…
– Я – Итковиан. Искупитель.
– Прости…
Человек улыбнулся, и Провидомину стало ясно, что улыбка эта как нельзя больше подходит к этому мягкому лицу, добрым глазам. Но в подобном сострадании было нечто… «Неправильное?»
– Может показаться и так, Сегда Травос, однако ты силен – твой дух силен, и весьма. Ты думаешь, что я лишен способности к истинному состраданию. Что я принимаю чужую боль из эгоистической потребности, чтобы удовлетворить голод, наркотическую привычку. – Итковиан отвел взгляд. – Может статься, ты и прав.
Провидомин медленно приподнялся. И увидел над собой небесный купол, сверкавший так ярко, словно на нем светились миллионы звезд, одно сплошное созвездие, стремящееся захватить весь небосклон – казалось, последние полоски и завитки темноты уже скукоживаются и отступают. От зрелища закружилась голова, он поспешно опустил взгляд. И обнаружил, что почва, на которой встал на колени, сплошь состоит из монет. Медных, оловянных, латунных, редкие пятнышки серебряных, еще реже – золотых. Тут и там посверкивали драгоценные камни.
– Мы, – с благоговением прошептал он, – у тебя в кургане.
– И? – уточнил Итковиан.
Провидомин бросил на бога взгляд.
– Ты ведь не знаешь…
– Разве знание необходимо, Сегда Травос?
– Я больше не пользуюсь этим именем. Сегда Травос умер. Я – Провидомин.
– Воин-жрец Паннионского Домина. Воина я в тебе вижу, а вот жреца – нет.
– Похоже, я уже и не воин, – заметил Провидомин. – А ведь я сюда шел, чтобы ее спасти.
– А теперь, друг мой, тебе придется с ней сражаться.
– Что?
Итковиан сделал жест рукой.
Стоящий на коленях Провидомин обернулся. И увидел, что собирается гроза, просачивается сквозь купол из приношений, тьма окутывает сверкающие звезды, глотая их одну за другой. А под дико кипящими тучами – фигурка. Танцующая. И с каждым резким взмахом ее руки наружу вырывается еще больше черной силы, несется вверх, в растущую бурю. Казалось, что до фигурки не менее тысячи шагов, и однако она увеличивалась с каждым мгновением.
Он видел черную яму ее разинутого рта, из которого выплескивалась отвратительная жидкость, лилась на землю, разлеталась вокруг брызгами при каждом пируэте.
Салинд. Боги, что с тобой сталось?
– Она хочет добраться до меня, – пояснил Итковиан. – Понимаешь, такова ее потребность.
– Потребность?
– Да. В ответах. Что может быть страшней для бога, чем требующий ответов смертный?
– Ушли ее прочь!
– Я не могу. Итак, воин, станешь ли ты меня защищать?
– Мне с подобным не справиться!
– Значит, для меня все кончено, друг мой.
Салинд приблизилась еще, и при этом в глазах Провидомина, казалось, утратила фокус – конечности ее оставляли в воздухе неясный след, тело, меняя положение, словно бы расплывалось. У нее будто прибавилось рук – и в каждой, как он теперь видел, было оружие. Окровавленное железо, узловатое дерево с ошметками волос, обсидиановые кинжалы, серпы из малиновой бронзы.
Над запятнанным, истекающим жидкостью ртом пылало безумное пламя глаз.
– Искупитель, – прошептал Провидомин.
– Да?
– Ответь мне на один вопрос. Умоляю тебя.
– Спрашивай.
Он повернулся лицом к богу.
– Ты сам-то того стоишь?
– Жертвы, которой у тебя прошу? Нет, не думаю.
– То есть ты не станешь умолять себя спасти?
Итковиан улыбнулся.
– А ты?
Нет. И никогда не умолял. Он поднялся на ноги, обнаружил, что все еще сжимает рукоять тульвара. Взвесив оружие в руке, он перевел взгляд на Салинд. Смею ли я встать на пути ее нужды? И смогу ли устоять?
– Если бы не твоя скромность, Искупитель, я бы отказался. Если бы не твоя… неуверенность, твои сомнения, твоя человечность.
Не дожидаясь от бога ответа, он двинулся ей наперерез.
Внезапно повисшая в «Скребке» тишина в конце концов пронизала окутавшую Спиннока Дюрава хмельную дымку. Моргнув, он поднял голову и обнаружил, что смотрит на собственного владыку.
Который сказал ему:
– Пора, друг мой.
– Вы отсылаете меня – сейчас? – спросил Спиннок.
– Да, я отсылаю тебя. Сейчас.
Спиннок Дюрав поднялся, отчего у него закружилась голова. Кожа на лице будто онемела. Окружающий мир казался тошнотворным и настойчиво ломился внутрь. Он сделал глубокий вдох.
– Мое распоряжение причинило тебе боль – почему?
Нужно было все ему сказать. Описать посетившее его величайшее благословение. Любовь. К человеческой женщине. Он мог рассказать Аномандру Рейку о своей неудаче, и Сын Тьмы не остался бы равнодушным к постигшей его горести.
Поступи он таким образом, Аномандр Рейк положил бы руку ему на плечо, а потом произнес бы: «Значит, друг мой, тебе придется остаться. Во имя любви ты должен остаться – так иди же к ней прямо сейчас. Сейчас, Спиннок Дюрав. Это последний дар, что все еще нам доступен. Последний – и неужели ты мог подумать, что я встану у тебя на пути? Что решу, будто моя потребность важнее?
Неужели ты мог обо мне так подумать, когда я сам пришел сейчас к тебе ради своей собственной любви? К тебе. К нашему народу.
Иди же к ней, Спиннок Дюрав. Иди».
Но Спиннок Дюрав ничего этого не сказал. Вместо этого он лишь поклонился своему владыке:
– Я сделаю, как вы приказываете.
Аномандр же Рейк ответил:
– Не бойся потерпеть поражение, друг мой. Я не требую от тебя невозможного. И если подобное произойдет, не плачь. Ради меня, Спиннок Дюрав, найди в себе силы улыбнуться концу. И удачи тебе.
