Чего Спиннок представить не мог, так это того, что меч окажется брошен где-нибудь в траве, пока клинок не покроется пылью, пока масло не высохнет и ржа не разъест металл, подобно язве, пока оружие вместе с костями последнего владельца не превратится в черную бесформенную массу и не смешается с землей.
Положив меч на голые колени, Спиннок Дюрав втирал остатки масла в клинок. Вырезанные по железу символы переливались, будто живые, и древние чары очнулись, чтобы защитить металл от ржавчины. Они слабели: возраст не шел на пользу никому, даже магии. Даже мне. Печально усмехнувшись, Спиннок убрал меч в ножны и, подойдя к двери, повесил оружие на крюк.
– Одежда тебя не красит, Спин.
Он обернулся и окинул взглядом стройную женщину, которая лежала поверх одеяла, раскинув руки в стороны и раздвинув ноги.
– Ну как, очнулась?
– Не льсти себе, – проворчала она. – Ты и сам прекрасно понимаешь, что мое временное… отсутствие никак с тобой не связано.
– Никак?
– Ну, лишь отчасти. Я ведь странствую по Тьме, и порой меня заносит довольно далеко.
Несколько ударов сердца Спиннок смотрел на женщину.
– В последнее время все чаще.
– Да.
Верховная жрица поднялась и, поморщившись от боли, потерла поясницу.
– А помнишь, как легко было раньше, Спин? Наши юные тела были словно созданы для этого, желание рука об руку с красотой. Мы гарцевали, готовые наброситься друг на друга, будто хищные цветы. И нам казалось, что важнее нас в мире никого нет. Мы первые соблазнились желанием, а потом соблазнили остальных, многих и многих…
– Говори за себя, – сказал Спиннок и засмеялся, хотя в глубине души эти слова его тронули, разбередили старую, уже ничего не значащую рану.
Так он, по крайней мере, убеждал себя, когда, беспечно улыбаясь, подошел к кровати.
– Ты столь давно не выбиралась в Куральд Галейн, что ритуалы открытия врат утратили всякий смысл. Остались только плотские утехи.
Она посмотрела на него из-под полуприкрытых век.
– Да.
– Значит, она нас простила?
Жрица горько рассмеялась.
– Ты спрашиваешь так просто, словно речь об обиженном родственнике! Как ты можешь, Спин? Подобные вопросы следует задавать ближе к утру.
– Видимо, с возрастом я стал нетерпелив.
– И это после мучений, которым ты меня подверг? У тебя выдержки, как у лишайника.
– Смею надеяться, что я хотя бы привлекательнее, чем лишайник.
Она села на край кровати, опустила голые ступни на каменный пол и зашипела от холода.
– Где моя одежда?
– Сгорела дотла в огне твоего желания.
– Она вон там… Принеси, будь добр.
– И кто из нас еще нетерпелив? – проворчал Спиннок, но одежду принес.
– Видения становятся все… расплывчатее.
Он кивнул, протягивая жрице ее облачение.
Она поднялась, повернулась, продела руки в рукава и прижалась спиной к Дюраву.
– Благодарю, что снизошел до моих… потребностей.
– Ритуал есть ритуал, – ответил Спиннок, поглаживая женщину по коротко остриженным волосам чернее ночи. – Да и стал бы я отказывать тебе в такой просьбе?
– Жрецы меня утомили. Они столь меланхоличны, что вынуждены приводить себя в чувство разными отвратительными травами. В последнее время нам приходится все чаще брать дело в свои руки, а они просто лежат – вялые, словно гнилые бананы.
Спиннок, рассмеявшись, пошел за своей одеждой.
– Да, бананы – самый удивительный плод, что нам довелось вкусить в этом новом мире. Бананы и келик. Однако картина, которую ты описываешь, отбивает всякий аппетит.
– Полностью согласна, Спиннок Дюрав, и потому еще раз благодарю тебя.
– Довольно благодарностей, умоляю. Иначе мне придется ответить, и ты потонешь в глубине моего несчастья.
Жрица улыбнулась.
– Не одевайся, Спин, пока я не уйду.
– Это тоже часть ритуала?
– Будь так, стала бы я просить?
Жрица ушла, и Спиннок стал одеваться, вспоминая с какой нежностью чистил свой клинок – как бы показывая оружию, что женщина, с которой он занимался любовью, есть лишь мимолетное увлечение, но сердце его, как и полагается воину, навсегда отдано мечу.
Воистину дурацкий ритуал, жалкая попытка придать смысл своим действиям. Увы, только за такие простые и бесполезные по сути своей привычки и могли держаться ныне тисте анди.
Снова одевшись, Спиннок вышел.
Его ждала игра. Задумчивый взгляд Провидомина, сидящего напротив; искусно вырезанные, но в общем-то бесполезные фигурки из дерева, рогов и кости на столе; безликие, ненужные игроки-партнеры.
Когда игра закончится и будут объявлены победители и проигравшие, Спиннок с Провидомином разделят кувшин, и Провидомин, может, снова разговорится о том, что его беспокоит – двусмысленностями и полунамеками конечно же, не напрямую. До сих пор Спиннок смог понять лишь, что речь идет о Великом кургане к северу от Черного Коралла. Провидомин в последнее время перестал совершать туда паломничество. Видно, в его вере произошел какой-то разлад, и Спиннока это ужасно пугало: если друг предастся отчаянию, то тисте анди утратит последнюю опору.
И где тогда искать надежду?
Спиннок шел по сумрачным улицам в сторону таверны, размышляя, какую услугу оказать Провидомину. Неожиданная идея заставила его замедлить шаг и свернуть в переулок. Вскоре он вынырнул на другой улице, которая вела вверх на холм. По бокам ступенями спускались дома. Когда-то их двери были выкрашены в яркие цвета, но кому под покровом вечной ночи теперь есть до этого дело?
Наконец слева показалась нужная дверь. Поверх отслаивающейся краски был выведен силуэт Великого кургана, а под ним – грубый отпечаток открытой ладони.
Где появлялись верующие, там же, неотвратимо, как плесень, возникали и жрецы.
Спиннок громко постучался.
Через мгновение дверь приоткрылась, в щели мелькнул чей-то глаз.
– Я желаю поговорить с ней, – сказал Спиннок.
Дверь со скрипом отворилась. В узком проходе стояла девочка в потертой тунике.
– Приветствую, в-владыка, – затараторила она, то и дело приседая в реверансах. – Жрица на втором этаже… уже поздно…
– Я не владыка. Правда поздно? Она еще не спит?
Девочка неуверенно закивала.
– Я не отниму много времени. Передай ей, что ее хочет видеть тисте анди, которого она встретила в руинах, когда собирала дрова. Я тогда… ничего не делал. Иди, я подожду тут.
Девочка взбежала вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки, сверкая грязными пятками.
