Она мало что привезла из дома. Возвращаться в Граунд-Зиро за своим старым барахлом ей не хотелось, а дома у ее матери оставались вещи маленькой девочки – пластиковые пони, розочки из цветных лент, ластики с запахом жвачки. В конце концов она взяла с собой большой дымчатый топаз, подаренный матерью, бабушкины почти нечитабельные карточки с рецептами, деревце для сережек, которое было у нее с восьми лет, и ретро-карту Калифорнии, которую она повесила рядом с принадлежавшим Мерси постером Коко Шанель. «Я знаю, что она была фашисткой, – говорила Мерси. – Но не могу ее разлюбить».
Декан Сэндоу предложил Алекс для вида купить несколько альбомов и угольные карандаши, и она покорно положила их на свой полупустой комод.
Алекс постаралась выбрать самые легкие предметы: английскую литературу, испанский, введение в социологию, живопись. Она рассчитывала, что уж литература-то точно дастся ей легко, потому что любила читать. В школе, даже когда дела пошли совсем плохо, у нее все равно получалось сдать эти предметы. Но теперь, в колледже, литература показалась ей чем-то совершенно чужеродным. За свою первую работу она получила тройку. Замечание препода гласило: «Это изложение». Прямо как в старших классах, только на этот раз она действительно старалась.
– Я тебя люблю, но твое эссе – настоящая мура, – сказала из общей комнаты Мерси. – Кажется, тебе не помешает поменьше бегать и побольше заниматься.
«Да что ты», – подумала Алекс. Мерси ждет большой сюрприз, если она когда-нибудь попросит Алекс пробежаться или поднять что-нибудь тяжелое.
– Можем разобрать его за завтраком, – продолжала Мерси.
Алекс хотелось одного – лечь спать, но, похоже, возвращаться в постель после пробежки не принято, к тому же Мерси оказала ей услугу, отредактировав ее ужасную работу по английскому, так что она не могла отказаться вместе позавтракать. «Лета» предоставила Алекс репетитора – аспиранта отделения американистики по имени Ангус, который проводил большую часть их еженедельных занятий, ссутулившись над работой Алекс, раздраженно фыркая и качая головой, как осаждаемая мухами лошадь. Нельзя назвать Мерси деликатной, но она была куда более терпелива.
Алекс натянула джинсы, футболку и черный кашемировый свитер, покупке которого в Target еще недавно так радовалась. Только увидев роскошный лавандовый пуловер Лорен и по-дурацки спросив: «Из чего он?», она поняла, что видов кашемира cуществует не меньше, чем форм лобков, и ее жалкий свитер с распродажи – это безыскусный ширпотреб. По крайней мере в нем было тепло.
Она еще раз побрызгала пальто кедровым маслом на случай, если от него еще попахивало Покровом, закинула на плечо сумку и замешкалась. Выдвинув ящик комода, она принялась копаться в вещах и наконец нашла маленький пузырек, похожий на обыкновенный флакон с глазными каплями. Не дав себе времени на размышления, она запрокинула голову и закапала по две капли белладонны в каждый глаз. Это был сильный стимулятор наподобие волшебного адерола. Вштыривал он жестко, но своих сил на то, чтобы вынести это утро, Алекс бы не хватило. Все старожилы «Леты» вели хроники своего времяпрепровождения в обществе, и каждый мухлевал по-своему. Об этом способе Алекс узнала после исчезновения Дарлингтона.
Она снова вышла в утренний холод в компании Мерси. Алекс всегда нравилось прогуливаться от Старого кампуса до столовой Джонатана Эдвардса, но этим хмурым днем двор выглядел не так красиво. Ночью неряшливые сугробы мерцали неопределенной белизной, но сейчас они были грязными и коричневыми, как кипы грязного белья. Над всем этим, подобно тающей свече, нависала башня Харкнесса, колокола которой отбивали начало часа.
У Алекс ушло несколько недель, чтобы понять, почему Йель показался ей каким-то не таким. Дело было в полном отсутствии гламура. В Лос-Анджелесе, даже в Долине, даже в худшие дни, всё и все было на стиле. Даже мать Алекс с ее пурпурными тенями и слоями бирюзы, даже их унылая квартира с наброшенными на лампы шалями, даже ее нищие, страдающие от похмелья друзья, устраивающие барбекю у кого-нибудь на заднем дворе, девицы в облегающих шортах с голыми пупками и развевающимися волосами до пояса, парни с бритыми головами, шелковистыми пучками или толстыми дредами. У всех и вся был собственный стиль.
Но здесь цвета словно смазывались. Здесь носили что-то вроде униформы: качки ходили в бейсболках козырьком назад, длинных мешковатых шортах, вопреки холодам, и с ключами на шнурках, которыми они размахивали, как денди; девушки носили джинсы и стеганые куртки; творческая молодежь красила волосы во все цвета радуги. Считается, что твоя одежда, машина, доносящаяся из нее музыка должны выражать твою индивидуальность. А здесь кто-то словно спилил все серийные номера, стер отпечатки. «Кто ты?» – иногда думала Алекс, глядя на очередную девушку в темно-синем бушлате и шерстяной шапке с бледным, истощенным лицом и хвостом, перекинутым через плечо, как мертвое животное. Кто ты?
Мерси представляла собой исключение. Она предпочитала шмотки с цветочным принтом и, казалось, имела бесчисленное множество очков, которые она носила на блестящих тесемках вокруг шеи. При этом Алекс ни разу не видела, чтобы она их надевала. Сегодня Мерси надела парчовое пальто с вышитыми на нем пуансеттиями, в котором выглядела, как самая молодая эксцентричная бабушка в мире. Когда Алекс приподняла брови, та сказала только: «Люблю одеваться броско».
Они вошли в общую комнату Джонатана Эдвардса, и их тут же окутало теплом. Зимний свет падал на кожаные диваны, оставляя на них водянистые квадраты, – все это было жеманной, притворно-скромной прелюдией к высокому балочному потолку и каменным нишам столовой.
Мерси рассмеялась:
– По моим наблюдениям, ты так улыбаешься только перед едой.
Она была права. Если Бейнеке был храмом Дарлингтона, то Алекс ежедневно восхищалась столовой. В квартире в Ван-Найс они питались фастфудом, когда были деньги, а, когда оставались на мели – хлопьями, иногда сухими, иногда вымоченными в газировке, если она совсем отчаивалась. Всякий раз, как их приглашали на барбекю к Итану, она крала пакет булочек для хот-догов, чтобы было на что мазать арахисовое масло, а однажды попыталась съесть сухой корм Локи, но не смогла его прожевать. Даже когда она жила с мамой, питались они только замороженной едой, рисовыми блюдами, которые достаточно было разогреть в упаковке, а потом, когда Мира стала торговать «Гербалайфом», – странными коктейлями и питательными батончиками. Алекс неделями носила в школу протеиновую смесь для пудинга.
Мысль о том, что горячая еда вот так запросто ждала ее три раза в день, по-прежнему ее поражала. Но что и сколько бы она ни ела, насытить ее наголодавшееся тело было невозможно. Каждый час ее желудок начинал урчать, как колокола башни Харкнесса. Алекс всегда брала с собой два сэндвича и завернутые в салфетку шоколадные печенья. Запас еды в рюкзаке вызывал у нее чувство защищенности: если все это закончится, если ее всего этого лишат, ей не придется голодать минимум пару дней.
– Хорошо, что ты столько тренируешься, – заметила Мерси, глядя, как Алекс жадно ест гранолу. Только вот на самом деле она, конечно, не тренировалась, и рано или поздно быстрый метаболизм перестанет ее выручать, но ей было просто все равно. – Как думаешь, надеть юбку на «Психоз Омеги» завтра ночью – это чересчур?
