– Ладно, мне пора.
А потом сделала то, чего и ожидала от нее Алекс, и все это всем передала.
Так что, когда Сара Маккинни стала умолять Алекс встретиться с ней в «Трес Мучачос», чтобы поговорить с призраком ее бабушки, Алекс понимала, что это, скорее всего, подстава, один большой прикол. Но все равно туда пошла, все равно понадеялась и в одиночестве сидела в ресторанном дворике, пытаясь не заплакать.
В этот момент из-за кассы «Hot Dog on a Stick» выглянула Мош и пожалела ее. Мош была старшеклассницей с выкрашенными в черный волосами и тысячей серебряных колец на белых, как у трупа, руках. Она знала все, что можно, о дрянных девчонках и пригласила Алекс потусить с ее друзьями на парковке молла.
Алекс не знала, как себя вести, а потому стояла, сунув руки в карманы, пока парень Мош не предложил ей бонг, который они передавали по кругу.
– Ей двенадцать лет! – сказала Мош.
– У нее стресс, я это вижу. И она в порядке, разве нет?
В школе Алекс видела, как дети постарше затягиваются косяками и сигаретами. Они с Меган притворялись, что курят, поэтому она хотя бы знала, что не нужно выдувать дым, как от сигареты.
Она взяла бонг в рот и затянулась дымом, попыталась удержать его и громко, тяжело закашлялась.
Мош и ее друзья разразились аплодисментами.
– Видишь? – сказал парень Мош. – Эта девочка в порядке. И симпатичная.
– Извращенец, – сказала Мош. – Она еще ребенок.
– Я не говорил, что хочу ее трахнуть. И вообще, как тебя зовут?
– Алекс.
Парень Мош протянул ей руку; на обоих его запястьях были кожаные браслеты, предплечья были покрыты темными волосами. Он был не похож на мальчиков из ее класса.
Она пожала ему руку, и он ей подмигнул.
– Приятно познакомиться, Алекс. Я Лен.
Через несколько часов, когда она заползла в постель, чувствуя себя одновременно сонливой и неуязвимой, она поняла, что не видела ничего мертвого с тех пор, как впервые накурилась.
Алекс узнала, что все дело в балансе. Срабатывал алкоголь, окси, все, что расслабляло ее фокус. Лучше всего был валиум. Он все смягчал и заворачивал ее в хлопок. Спиды были огромной ошибкой, особенно аддералл, но хуже всего было экстази. В тот единственный раз, когда Алекс его попробовала, она не только видела Серых, она их чувствовала – их печаль и голод просачивались к ней отовсюду. Ничего подобного инциденту в туалете рощи больше не происходило. Никому из Тихонь не удавалось к ней прикоснуться, но она не знала, почему. И они по-прежнему были повсюду.
Самое прекрасное, что при своих новых друзьях, укуренных друзьях, она могла психовать, и им было все равно. Они считали, что это смешно. Она была самой младшей из тех, кому дозволялось с ними тусить, их талисманом, и все они смеялись, когда она говорила с тварями, которых не было. Мош называла девочек вроде Меган «белобрысыми суками» и «куклами-мутантами». По ее словам, все они были «жалкими маленькими рыбешками, пьющими собственную мочу в общем течении». Она говорила, что убила бы ради таких черных волос, как у Алекс, а, когда Алекс сказала, что в мире полно призраков, которые пытаются в него ворваться, Мош только покачала головой и сказала: «Алекс, клянусь, тебе надо это записывать».
Алекс оставили на второй год. Ее отстраняли от занятий. Она забирала наличные из маминой сумочки, потом мелочи из дома и наконец дедушкин бокал для киддуша. Мира кричала, плакала, устанавливала в доме новые правила. Алекс нарушала их все, чувствовала себя виноватой из-за того, что расстраивает маму, злилась на чувство вины. Все это ее утомляло, поэтому однажды она перестала приходить домой.
Когда Алекс исполнилось пятнадцать, ее мать на последние сбережения попыталась отправить ее в реабилитационный центр для проблемных подростков, где их лечили испугом. К тому времени Мош давно не было, она уехала в художественную школу, а, когда приезжала домой на каникулы, не тусовалась с Алекс, Леном и другими ребятами. Однажды Алекс столкнулась с ней в косметическом магазине, где та по-прежнему покупала черную краску для волос. Мош спросила, как в школе, и, когда Алекс только рассмеялась, Мош начала перед ней извиняться.
– Ты о чем вообще? – спросила Алекс. – Ты меня спасла.
Казалось, Мош так грустно и стыдно, что Алекс практически выбежала из магазина. В ту ночь она пошла домой – ей захотелось увидеть маму и поспать в собственной постели. Но проснулась она от того, что пара здоровенных мужиков светила фонариком ей в глаза. Они вытащили ее из кровати, а мама со слезами смотрела, говоря: «Прости, детка. Не знаю, что еще делать». Очевидно, это был большой день для извинений.
Они стянули ей запястья пластиковыми стяжками, запихнули ее в кузов внедорожника босиком и в пижаме. Они кричали ей что-то про уважение и про то, что она разбивает сердце своей матери и что она отправится в Айдахо, где ее научат правильно жить и где ее ждет хорошенький урок. Но Лен показывал Алекс, как избавиться от стяжек, и со второй попытки она освободилась, тихо открыла заднюю дверь и исчезла между двумя многоквартирными домами, прежде чем придурки на переднем сиденье заметили, что ее нет. Она прошла семь миль до «Baskin Robbins», где работал Лен. После его смены они опустили покрывшиеся волдырями ноги Алекс в контейнер мороженого со вкусом жвачки, накурились и занялись сексом на полу подсобки.
Она работала в «TGI Fridays», потом в мексиканском ресторане, где с тарелок покупателей соскребали фасоль и снова использовали ее каждый вечер, потом в лазертаге и в «Mail Boxes Etc». Как-то днем, когда она стояла за экспедиторской стойкой, вошла хорошенькая девушка с каштановыми волосами. Она была со своей матерью и держала пачку манильских конвертов. У Алекс ушло не меньше минуты на то, чтобы узнать Меган. Стоя в своем коричневом фартуке и глядя, как Меган беседует с другим клерком, Алекс вдруг почувствовала себя так, словно она среди Тихонь, словно она умерла в том туалете много лет назад, и с тех пор люди смотрели прямо сквозь нее. Просто она была слишком накурена, чтобы это заметить. Затем Меган обернулась через плечо, и ее беспокойного, напряженного взгляда хватило, чтобы Алекс вернулась в свое тело. Ты меня видишь, подумала она. Хотела бы не видеть, но видишь.
Шли годы. Иногда Алекс поднимала голову, думала о том, чтобы перестать пить, думала о книгах, школе или своей маме. Она мечтала о чистых простынях и о ком-нибудь, кто поправлял бы ей одеяло перед сном. Затем она вдруг замечала какого-нибудь байкера со стертой с половины лица кожей, под которую вонзился гравий, или старушку в полураспахнутом халате, стоявшую незамеченной у витрины магазина электроники, и снова срывалась. Если она их не видела, то каким-то образом и они не могли видеть ее.
Так все и продолжалось до Хелли – золотой Хелли, девушки, которую она, как ожидал и даже, возможно, надеялся Лен, должна была возненавидеть, но вместо этого полюбила – до той ночи в Граунд-Зиро, когда все стало плохо, до того утра, когда она очнулась в больничной палате, а перед ней сидел декан Сэндоу.
