И они снова замолчали.
В темноте Гидеон вдруг почувствовала, насколько она устала. От темноты было не спрятаться, хотя самые светлые закоулки Дрербура были куда темнее самых мрачных теней Первого дома. Их крыло располагалось очень низко, прямо под посадочной площадкой. За огромными окнами мелькали только редкие огни. Стальные столбы, поддерживающие площадку, отбрасывали густые синие тени. Где-то далеко внизу шумело невидимое море. В комнате стояла кровать для Харроу – огромная, завешенная легкими изорванными занавесями – и кровать для Гидеон. Ее поставили в ногах у Харроу, то есть в самое хреновое место на свете. Она сгребла сырое белье и подушки и устроилась перед окном в соседней комнате, оставив мрачную Харроу в спальне, в компании ее мрачных мыслей. Гидеон слишком устала, чтобы смывать краску с лица или раздеваться. Изнеможение сковало ей ступни, сжало лодыжки, заморозило позвоночник.
Глядя в окно, в синеватую черноту ночи, она услышала громкий скрежещущий звук, ритмичный скрип металла о металл. Гидеон смотрела, застыв, как один из очень дорогих шаттлов быстро и тихо рухнул с посадочной площадки, как будто выбрасывался из окна. Завис, серый и блестящий, в воздухе, а потом исчез из виду. Слева она увидела еще один, потом третий. Скрежет прекратился. Шаги скелетов затихли.
Гидеон спала.
Акт второй
9
Гидеон проснулась с мерзким вкусом во рту, почувствовала сильный запах плесени и увидела незнакомый потолок. Красные вспышки света пробивались даже через закрытые веки, так что она немедленно пришла в себя, но потом еще долго лежала в гнезде из старых подушек и осматривалась.
В широких низких комнатах Девятого дома потолки были низкие, а окна – огромные и великолепные. Посадочная площадка за окном отбрасывала длинную прохладную тень, немного приглушавшую свет затейливых черных кристаллов, служивших светильниками. Привычному человеку это показалось бы мирным и неярким, но у Гидеон в первое утро в Первом доме заболела голова. Кто-то когда-то – очень давно – отделал эти апартаменты в тонах мрачных самоцветов. Темно-рубиновом, темно-сапфировом, темно-изумрудном. Двери располагались чуть выше уровня пола, к ним вели наклонные пандусы. Не разваливающейся на куски мебели тут не было. Но самый жалкий обломок все равно превосходил драгоценнейшие сокровища Девятого дома. Гидеон особенно понравился длинный низкий стол в центре гостиной, инкрустированный черным стеклом.
Первым делом Гидеон откинула одеяло и потянулась за клинком. Половину тренировки Агламена каждый раз тратила только на то, чтобы убедить Гидеон взяться за рапиру вместо двуручника. Дошло до того, что Гидеон ложилась спать, сжимая рукоять, чтобы к ней привыкнуть. Она сразу же нащупала записку.
«Ни с кем не разговаривай».
– Как будто мне хочется с кем-то разговаривать, – вслух сказала она и продолжила чтение.
– Харроу! – бессильно заорала Гидеон и обхлопала свои карманы. Кольца не было. Как можно было так ошибиться? Быть такой дурой, чтобы подпустить Харрохак Нонагесимус к себе, когда ты уязвима? Наверняка она заминировала порог. И ведь ей даже дела не было до кольца. Просто она всегда так себя вела: считала любые вещи Гидеон своими. Гидеон попыталась успокоить себя мыслью, что Харроу, выходит, хотя бы нет рядом. Кого другого это бы действительно успокоило.
Потом она скинула рясу и вылезла из штанов и рубашки, которые промокли от горячего пота. Открывая одну дверь за другой, она нашла самую большую ванную в своей жизни. По ней можно было ходить. Раскинув руки, она не дотянулась до стен из скользкого камня. Целые бороздчатые камни светились, как тлеющие угли, а разбитые были тусклыми. Может, вся эта затея с рыцарством не такая и ужасная? Пол покрывала мраморная плитка всего с парой пятен черной плесени. В чаше с кранами Гидеон опознала раковину только потому, что читала много комиксов. А вот что делать с огромным – с человека размером – углублением в полу, она так и не поняла. Ультразвуковые очистители со странными насадками поблескивали по обеим сторонам прямоугольной камеры.
Гидеон дернула за рычаг рядом с краном. Из насадки полилась вода, Гидеон заорала и отпрыгнула, а потом сообразила, как ее выключить. Наткнулась взглядом на неопрятный комок мыла рядом с раковиной (в Девятом доме мыло варили из человеческого жира. Нет, спасибо) и тюбик антибактериального геля. Решила воспользоваться звуковой очисткой, а гелем стереть краску с лица. Чистая, в свежей одежде и рясе из очистителя, она почувствовала себя гораздо лучше. И тут заметила еще одну записку, всунутую в автоматическую дверь.
Еще одна записка ждала на коробке с красками, которую какой-то скелет осторожно поставил на наименее сомнительный буфет.
«Не пытайся меня найти. Я работаю. Не поднимай головы и не лезь в неприятности. Повторно отдаю приказ, запрещающий тебе разговаривать».
Под этой запиской лежала еще одна.
«Ни с кем не разговаривать! Ни с живыми, ни с мертвыми!»
И еще одна в коробке.
– Как твои родители обрадовались смерти, наверное, – вслух произнесла Гидеон.
В ванной она повозила по лицу холодным тампоном с алебастром. Монашеская краска легла бледными сероватыми пятнами, а глаза, губы и щеки пришлось намазать черным. Гидеон успокоила себя, посмотрев в треснувшее зеркало: скалящийся череп с неожиданно рыжими волосами и парочкой прыщей. Вынула из кармана рясы солнечные очки, довершившие образ (если ей хотелось выглядеть ужасно и отвратительно, конечно).
Немного расслабившись, чувствуя вес рапиры на поясе, рыцарь Девятого дома шла по обветшалым коридорам дома Ханаанского. Было приятно тихо. В отдалении слышались шаги, смазанный рев кулеров, постукивание костяных ног по рваным коврам, которое ни с чем не перепутать. Скоро Гидеон вышла во вчерашний атриум, а оттуда пошла по запаху.
Нос привел ее в жаркий зал со стеклянной крышей. Современные удобства, кое-как понатыканные поверх древних сокровищ, сильно выделялись на фоне гобеленов и почерневшей филиграни. Над потолочными балками натянули сетку от птиц, потому что в крыше зияли дыры с человека размером. Из стены бил фонтан пресной воды, спадающей в старую бетонную чашу с фильтром внизу. Везде стояли длинные потертые столы – деревянные столешницы, освеженные антибаком и водруженные на ножки, отломанные от менее удачливых столов. Здесь могли усесться человек пятьдесят. Утренний свет был ярким, как электрический, зеленел, касаясь живых растений, и делался коричневым рядом с мертвыми. Гидеон порадовалась, что на ней очки.
