Гидеон вышла из себя.
– Вали отсюда, говно старое, и расскажи ей, что я уже сбежала.
К невероятному ее удивлению, он развернулся и потопал к мрачному скользкому ярусу. Всю дорогу он спотыкался и чертыхался, а Гидеон сказала себе, что одержала победу, даже не успев проснуться, что Крукс был только бессильным символом власти, последней попыткой проверить ее – не окажется ли она столь глупа, чтобы вернуться за холодную решетку. К гнилому серому сердцу Дрербура. К еще более гнилому и серому сердцу его госпожи.
Она вынула из кармана часы: еще двадцать минут. Четверть часа и еще чуть-чуть. Гидеон больше не принадлежала дому. Она ушла. Никто и ничто ее не остановит.
* * *
– Крукс оскорбляет тебя перед кем попало. – Голос послышался за пятнадцать минут до отлета. – Он говорит, что ты подняла на него меч. Что предложила ему извращенную порнографию.
Гидеон снова покрылась мурашками. Она села прямее на своем неуклюжем троне из камней и положила часы на колени, внимательно глядя на крошечную стрелку, отсчитывавшую минуты.
– Я не дура, Агламена. После официальной угрозы Дому меня бы даже на туалетную бумагу для Когорты не пустили.
– А порнография?
– Я предложила ему великолепное произведение, изображающее грудь, а он оскорбился. Это был интересный момент. Когорте на это плевать. Я же говорила о Когорте? Ты же знаешь, что такое Когорта? Когорта, в которую я сбегаю… в тридцать третий раз?
– Детка, потише, – сказала ее мастер меча. – Я знаю, о чем ты мечтаешь.
Агламена вышла на тусклый свет. Голова капитана стражи Дома была покрыта неровными шрамами, а новую ногу ей вырезал какой-то не очень талантливый скелет. Нога эта постоянно подгибалась и придавала капитану вид здания, у которого внезапно увеличился фундамент. Она была моложе Крукса, но все равно страшно стара. Однако чистота и опрятность делали ее более живой. Маршал был воплощением Девятой, и он прогнил насквозь.
– Тридцать три раза, – устало повторила Гидеон и покосилась на часы: четырнадцать минут. – В последний раз она заперла меня в лифте. До этого – отключила отопление, так что я отморозила три пальца на ноге. Еще раньше она отравила мою еду, и я ходила кровью целый месяц. Продолжать?
Ее учительница не шевелилась.
– Это не вред. У тебя не было ее разрешения.
– Я имею право поступить в армию, капитан. Я здесь не в рабстве, а по индентуре. Я не ее имущество.
– Кстати, ты выбрала неудобный день для побега. – Агламена дернула подбородком. – Ты нужна Дому внизу.
– Ей грустно, и она отчаялась, – сказала Гидеон. – Она одержима. Она должна все контролировать. Она ничего не может. Я закрою рот и вытру нос. Я даже – запиши и цитируй, если хочешь – выполню свой долг перед Девятым домом. Вот только не говори, что, когда я спущусь, меня не ударят мешком по голове и я не проведу следующие пять недель в оссуарии.
– Эгоистичное дитя! Ты же не воображаешь, что наша госпожа звонит общий сбор только из-за тебя?
– Твоя госпожа подожгла бы Запертую гробницу, если бы это гарантировало, что я не увижу другого неба. – Гидеон посмотрела наверх. – Она бы, не моргнув глазом, сожрала младенца, если бы это позволило запереть меня навеки. Она жгла бы дерьмо на телах праматерей, чтобы испортить мне день. Твоя госпожа – самая мерзкая…
Агламена ударила ее – не трясущейся от злости рукой, как Крукс. Просто треснула по голове, как лающего пса. Голова Гидеон заныла от боли.
– Ты забываешь, Гидеон Нав, – коротко сказала мастер. – Ты не рабыня, но ты будешь служить Девятому дому до дня своей смерти и после нее, и ты не совершишь греха предательства, пока я жива. Колокол зовет на сбор. Ты пойдешь сама или опозоришь меня?
Когда-то она делала многое, лишь бы не опозорить Агламену. Ей легко было бы стать воплощением позора, но она питала слабость к старой солдатке. Никто в Девятом доме ее не любил, и Агламена тоже не любила, и она бы смеялась до своей сильно запаздывающей смерти, услышав такое. Но она готова была уступать, немного отпустить поводок и посмотреть, что Гидеон станет делать на свободе. Гидеон любила свободу. Агламена убедила Дом дать Гидеон меч, не заставлять ее прислуживать в алтаре или корячиться в оссуарии. Гидеон опустила глаза и вытерла рот тыльной стороной ладони. В слюне оказалась кровь. Гидеон обожала свой меч так, что вышла бы за него замуж.
А еще она видела, что минутная стрелка потихоньку движется. Двенадцать минут. Нельзя освободиться, если размякнешь. Несмотря на свою дряхлость и хрупкость, Девятые были крепки как сталь.
– Пожалуй, я тебя опозорю, – легко согласилась Гидеон. – Кажется, для этого я была рождена. Я по природе своей оскорбительна.
Лицо у мастера меча было очень старое и резкое, а на месте одного глаза темнел провал. Второй глаз был мрачен. Гидеон не отвела взгляда. Стало бы проще, если бы Агламена вышла из себя и начала бранить ее, но она только сказала:
– Это так просто, а ты все не понимаешь. Наверное, это моя вина. Чем больше ты борешься с Девятой, Нав, тем глубже ты в ней увязаешь, чем громче ты ее проклинаешь, тем громче станешь кричать.
Агламена ушла, держа спину прямо, как будто кочергу проглотила, и смешно припадая на ногу. Гидеон показалось, что она провалила экзамен. Она решила, что это не имеет значения. Два в минус, больше никого не будет. Одиннадцать минут до приземления. Одиннадцать минут, и ее здесь не будет. Это все, о чем стоит думать. Это все, что имело значение с тех самых пор, как совсем маленькая Гидеон поняла, что если не совершит решительного поступка, то умрет в этой тьме. И, что куда хуже, эта смерть будет только началом.
* * *
Нав – имя Девятое, но Гидеон не знала, где она родилась. На далекой суровой планете, где она жила, располагались цитадель Дома и крошечная тюрьма для преступников настолько страшных, что перевоспитать их на землях родного Дома было невозможно. Тюрьмы Гидеон никогда не видела. Девятый дом представлял собой огромную вертикальную дыру в глубь планеты, а пузырь тюрьмы висел где-то в атмосфере, где условия жизни, возможно, были куда милосерднее.
Однажды, восемнадцать лет назад, мать Гидеон упала в шахту в неисправном защитном скафандре и с тормозным парашютом. Она летела вниз, как странная бабочка. На пару минут скафандр остался без энергии, и, когда она приземлилась, мозги у нее были атрофированы. Всю энергию аккумулятора высосал биоконтейнер, закрепленный на скафандре, – из тех, в которых можно перевозить органы для трансплантации. В контейнере лежала Гидеон, которой тогда был всего один день.
Невероятно таинственная история. Гидеон всю жизнь перебирала факты. Скорее всего, энергия кончилась где-то за час до посадки: женщина не могла катапультироваться из капсулы в открытом космосе, потому что ее простенький скафандр взорвался бы. Тюрьма, где тщательно записывали всех входящих и выходящих, твердила, что от них никто не убегал. Посылали за монахинями Запертой гробницы, за теми, кто владел тайной создания призраков. Но даже они, древние, могущественные опытные некромантки мрачного Девятого дома, не смогли вернуть тень женщины, чтобы допросить ее. Она не приманивалась ни на свежую кровь, ни на старую. К тому моменту, когда усталые монахини решили выдернуть ее силой, она уже ушла слишком далеко, как будто смерть научила ее бегать очень быстро. Монахини вырвали у нее только одно слово: она трижды крикнула: «Гидеон! Гидеон! Гидеон!» – и ушла.
