* * *
Ноги тяжело и неохотно несли ее обратно к убранной костями двери покоев Девятого дома. Ее руки толкнули дверь сильно и резко. Внутри никого не оказалось. Дверь в главную спальню была закрыта, но Гидеон и ее распахнула, даже не постучав.
Там никого не было.
С задернутыми занавесками комната Харроу выглядела темной и тихой, кровать высилась в центре темной неясной тенью. Постель она не застелила. Гидеон заметила углубление в матрасе: спала Харроу, свернувшись клубочком. На поеденном плесенью туалетном столике валялись ручки, на тумбочке громоздились книги, подпиравшие другие, более полезные книги. В комнате пахло Харроу: старой вуалью Запертой гробницы, бальзамирующими солями, чернилами, немножко потом. Сильнее всего солями. Гидеон немножко побродила вокруг кровати, пиная ее ногой – с той же целью, с какой Корона укусила своего рыцаря. Было больно, но Гидеон об этом не думала.
Дверца гардероба была приоткрыта. Гидеон бросилась к ней, дернула, хотя у нее не было никакого настроения зашивать все манжеты рубашек Харроу, как она однажды сделала. Она почти ждала, что костяные обереги рванут ей руки, выкручивая их из плеч, но в шкафу не было ничего. Никакой охраны. Ничто не помешало бы ей сделать что угодно. Почему-то она почувствовала себя слабоумной. Она раздвинула ворох черных одежд: тщательно сложенные брюки, аккуратно отглаженные рубашки, официальное одеяние Преподобной дочери, засунутое в сетчатый мешок и свисающее с крючка. Если слишком долго на них смотреть, станет тесно в груди, поэтому Гидеон смотреть не стала.
На дне, спрятанная под сапогами, стояла шкатулка, дешевая шкатулка из полимера с выемками на крышке. Гидеон не обратила бы на нее никакого внимания, если бы не нелепая попытка прикрыть шкатулку сапогами и рваным плащом. Длиной она была примерно с локоть по каждой стороне. Вдруг, смертельно устав от того, что Харроу постоянно что-то прячет, Гидеон бездумно вытащила шкатулку и открыла рябую крышку. Она ожидала увидеть дневник, четки, трусы или литографии матери Харроу.
Холодеющей рукой Гидеон достала отрубленную голову Протесилая из Седьмого дома.
30
Гидеон сидела в заваленной бумагами гостиной Шестого дома и смотрела в дымящуюся чашку чая. Чай был серый от огромного количества сухого молока, а чашка была уже третья. Она страшно боялась, что в чашку подсыпят лекарство, транквилизатор или что-то вроде того: когда она не стала пить, некромант и рыцарь оба сделали по глотку, чтобы доказать чистоту чая. На лицах обоих ясно читалось: идиотка. Паламед терпеливо стоял рядом с ней, пока ее выворачивало в туалете Шестых.
Теперь она сидела, измученная и опустошенная, на комковатом матрасе, который они положили вместо стула. Голова Протесилая таращилась со стола мертвыми глазами.
Выглядел он в точности так же, как в жизни, как будто, отделившись от тела, голова была идеально забальзамирована, чтобы навсегда остаться скучной. Примерно таким же оживленным Протесилай был при первой встрече. Паламед изучал белый срез позвоночника в миллионный, наверное, раз.
Камилла всунула горячий чай Гидеон в руки, закрепила за спиной два меча и исчезла. Все это случилось раньше, чем Гидеон успела возразить, и теперь она осталась наедине с Паламедом, своей находкой и ноющей головной болью. Слишком уж много всего случилось. Она сделала большой глоток, пополоскала рот чаем и механически проглотила.
– Она моя.
– Ты говоришь это уже пятый раз.
– Так надо. Что бы ни случилось, что бы ни произошло, это сделаю я. Оставь ее мне.
– Гидеон…
– Что я сделаю, – спросила она обыденно, – если она окажется убийцей?
Его интерес к позвоночнику никак не ослабевал. Паламед сдвинул очки на кончик длинного крючковатого носа и перевернул голову, будто копилку. Он даже посветил фонариком в нос, уши и жуткий провал горла.
– Не знаю. А что ты сделаешь?
– А что бы ты сделал, если бы убийцей оказалась Камилла?
– Помог бы ей спрятать труп, – быстро ответил он.
– Секстус.
– Правда. Если Камилла хочет кого-то убить, я уж точно не встану у нее на пути. Все, что я смогу сделать, это найти швабру подтереть кровь. Одна плоть, один конец и все такое.
– Сегодня все рассказывают мне про плоть и концы, – несчастным голосом сказала Гидеон.
– Что-то тут должно быть. Ты уверена, что рядом с головой ничего не было? Костной материи, ногтей, ткани?
– Я проверила. Я не совсем деревянная, Паламед.
– Я доверяю Камилле. Я верю, что причины, по которым она прервала чью-то жизнь, будут логичны, оправданы с моральной точки зрения и, возможно, выгодны для меня. – Он приподнял одно тонкое веко головы. – Беда в том, что ты подозреваешь, будто Харроу способна убивать людей просто так.
– Она не убивала Четвертых или Пятых.
– Предположительно, но не будем об этом.
– Хорошо. – Гидеон поставила пустую чашку рядом с матрасом. – Хм. Теперь у тебя создается впечатление, что мои отношения с ней несколько… сложнее, чем ты думал раньше.
– Какая неожиданность, – пробормотал Паламед.
– Но это не отменяет того факта, что я знаю ее всю жизнь. И я думала, что знаю, насколько далеко она может зайти. Но я тебе сразу скажу, что она способна на многое и, наверное, может сотворить еще чего похуже со мной, но, видишь ли… Это я, Секстус. Это всегда я. В детстве она чуть не убила меня полдюжины раз, но я всегда знала за что.
Паламед снял очки. Он наконец перестал тискать голову, встал и отошел от стола. Тяжело плюхнулся на матрас рядом с Гидеон, подтянул костлявые колени к груди.
– Ну и за что?
– Я убила ее родителей, – сказала Гидеон.
Он ничего не сказал. Он просто ждал, и она заговорила. Рассказала ему все с самого начала, как она родилась, как выросла, как стала первым рыцарем Девятого дома. Она поведала ему тайну, которую хранила семь долгих жутких лет.
* * *
Харрохак возненавидела Гидеон в то мгновение, когда увидела ее первый раз, но так делали все. Разница заключалась в том, что большинство людей игнорировали мелкую Гидеон Нав, как будто перешагивали дерьмо на дороге, а крошка Харроу нашла в ней жертву, соперницу и публику в одном флаконе, объект мучительного очарования. И хотя Гидеон ненавидела монахов, ненавидела Запертую гробницу, ненавидела мерзких пратетушек и больше всего ненавидела Крукса, она мечтала о внимании Преподобной дочери. Кроме них, детей в Доме, занятом в основном приобретением гангрены, не было. Все вели себя так, как будто император лично воскресил Харроу, чтобы доставить им радость: она родилась здоровой и целой, поразительной силы некроманткой, идеальной кающейся монашкой. Она уже взбиралась на амвон и читала молитвы, а Гидеон начала отчаянно молиться о том, чтобы в один прекрасный день стать солдатом. Она мечтала об этом с того дня, когда Агламена – единственный человек, которого Гидеон ненавидела не все время, – сказала, что это вполне возможно. Капитан рассказывала ей о Когорте с тех пор, как Гидеон исполнилось три года.
