– Воительница должна быть верной. Преданной. Другие не выживают.
– Ага. – Гидеон рискнула встать со скамьи.
Стоять получалось, но ребра ныли. Кажется, одно треснуло. До ночи она вся распухнет от синяков. И нужно вставить один зуб. Вот только монашкам она это больше не доверит. В Когорте должно быть достаточно костяных магов.
– Знаю. Так и есть. Не пойми меня неправильно, капитан. Там, куда я собираюсь, я ссать буду одной верностью. В сердце у меня до хрена верности. Я верна императору до последней своей косточки.
– Ты не знаешь, что такое верность, и не узнаешь, даже если…
– Оставь мою задницу в покое. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Сгорбленная старуха сняла с плеча ножны и протянула ученице. В ножнах лежал меч Гидеон. Потом Агламена бросила к ее ногам забытые вещи. Ничего более похожего на извинение от нее было не дождаться в принципе. Агламена никогда бы ее не тронула и никогда бы не сказала ей ласкового слова. Но этот ее поступок потянул бы на нежность по меркам капитана. Гидеон стоило бы схватить вещи и бежать.
По центральному проходу кто-то решительно шагал. Древние кружева шуршали, волочась по отполированному обсидиану. У Гидеон сжался желудок, но она сказала:
– И как ты собираешься из этого выпутываться, Нонагесимус?
– Никак, – к ее удивлению ответила Харроу.
Остренький подбородок Преподобная дочь выставила вперед, под носом у нее все еще темнела засохшая кровь, а черные глаза горели. Она походила на дурную святую.
– Я поеду. Это мой шанс на заступничество. Тебе не понять.
– Не понять, но мне все равно.
– Каждому дается шанс, Нав. И тебе тоже.
Гидеон захотелось дать ей в глаз, но вместо этого она сказала с деланой веселостью:
– Кстати, дурища, я разгадала твой тупой трюк.
Агламена не дала ей подзатыльника, что само по себе могло сойти за извинение – просто погрозила пальцем. Харроу удивленно вскинула голову, так что капюшон свалился, открывая короткие темные волосы.
– Серьезно? – поинтересовалась она, растягивая слова.
– Подпись твоей матери на моем патенте. Скрытое жало. Если я открою рот, подпись потеряет законную силу. Это плата за мое молчание. Хорошо сделано. Мне придется держать язык за зубами, пока все не закончится, и ты это знаешь.
Харрохак наклонила голову набок.
– А об этом я даже не вспомнила. Я думала, ты про шаттл.
В голове Гидеон как будто загудела сирена – громче, чем оба колокола, вместе взятые. Она почувствовала, как от лица отливает кровь, и бросилась вперед по проходу. На лице Харрохак были написаны невинность и непонимание. Агламена, схватившись за меч, встала между ними, топнув ногой.
– Что. С. Шаттлом, – с трудом спросила Гидеон.
– Его украли Ортус с матерью. Наверное, они уже улетели. У нее остались родственники на Восьмой, и она воображает, что их там примут.
Увидев лицо Гидеон, Харроу расхохоталась:
– С тобой всегда так просто, Сито. Ты не представляешь.
* * *
Раньше Гидеон не знала, что такое разбитое сердце. Она никогда не заходила так далеко, чтобы кто-то его разбил. Она стояла на коленях на посадочной площадке, обхватив себя за плечи. От шаттла остались только выжженные кривые пятна на камнях. На Гидеон навалились серость, холод и безразличие. Сердце билось ровно и сильно, и горе было ровным и сильным. Она то ничего не чувствовала, то ее будто кололи ножами. Порой она просыпалась и ощущала медленно тлеющее внутри пламя, которое никогда не вырвется на свободу, но способно сжечь что угодно изнутри, а иногда ей казалось, что она уже где-то очень далеко отсюда.
У нее за спиной стояла Госпожа Девятого дома и смотрела на Гидеон без всякой радости.
– Я узнала о твоем плане только неделю назад, – призналась она.
Гидеон не ответила.
– Всего неделю. Я бы ничего не узнала, если бы не этот призыв. Ты все сделала правильно. Они сказали, что ответ можно передать с ранее заказанным шаттлом, если я захочу записать его на бумаге. Надо отдать тебе должное: тебя с этим вообще никак не связали. Я могла тебе и раньше помешать, но мне захотелось подождать до сегодняшнего дня. До того мгновения, когда ты решишь, что все-таки сбежала. Отнять его у тебя.
– Почему? – только и спросила Гидеон.
Выражение лица Харроу было таким же, как в тот день, когда Гидеон нашла ее родителей, свисавших с потолка кельи. Белое, пустое, спокойное лицо.
– Да потому что я же ненавижу тебя. Ничего личного.
4
Наверное, круче было бы, если бы все разочарования и горести Гидеон с рождения и до сего дня послужили бы катализатором, если бы она, преисполнившись новой яростной решимости, собралась и сделала новый рывок к свободе. Этого не произошло. Она впала в депрессию. Она лежала в своей келье, думая о жизни, как о невкусном блюде. Она не касалась меча. Она не бегала вокруг полей и не мечтала о судьбе рекрута Когорты. Она украла ящик питательной пасты, которую добавляли в баланду для верных Девятого дома, и выдавливала ее себе в рот, когда хотелось есть. Все остальное время она без интереса перелистывала журналы или делала скручивания, чтобы время шло быстрее. Крукс снова застегнул браслет на ее лодыжке, и он гремел при движении. Гидеон ленилась даже включить свет и натыкалась в темноте на стены.
Ей дали только неделю. Преподобная дочь заявилась, как она всегда делала, черт бы ее побрал, к запертой двери кельи. Гидеон знала, что она там, потому что тени перед маленьким глазком изменились. И еще потому, что больше приходить к ней было некому.
– Пошла на хрен, – сказала она вместо приветствия и переключилась на отжимания.
– Не кисни, Сито.
– Сдохни, сука.
– У меня есть для тебя работа, – сказала Харроу.
Гидеон замерла в верхней точке движения, невидящими глазами глядя на холодный пол. Пот замерзал на спине. Ребро все еще ныло, браслет оттягивал ногу, одна из монашек вставила ей зуб, и он болел, как кара императора, стоило ей чихнуть.
– Нонагесимус, – медленно произнесла она. – Единственная работа, которую я готова для тебя сделать – подержать клинок, на который ты рухнешь. Я могу тебе послужить, если тебе нужно, чтобы кто-то дал тебе под зад так, чтобы отворилась Запертая гробница и из нее донеслась песня «Аллилуйя! Зад треснул!». Я готова смотреть, как ты падаешь с самого верха в Дрербур.
– Это уже три работы, – заметила Харрохак.
– Сгори в аду, Нонагесимус.
Снаружи послышался шорох. Серьгу вынули из застежки и протолкнули сквозь глазок. Гидеон запоздало вскочила, чтобы отбросить ее обратно, как отбросила бы гранату, но бусина от серьги Харроу уже упала на пол кельи. Из крошечного обломка кости выскочили плечевая и лучевая кости и локоть. Костяная рука слепо пошарила вокруг, схватилась за ключ в замке и повернула его, хотя Гидеон успела ударить по руке сапогом. Она разлетелась в пыль, не осталось даже бусины. Харрохак Нонагесимус распахнула дверь. Ее окружало слабое свечение электрических ламп, а ее кислое лицо было так же приятно, как удар коленом в пах.
