В это время гном открыл глаза и, кряхтя, поднялся:
– Ась, – широко зевая и потягиваясь всем телом, позвал он, – хватит мечтать. Пообедаем и поедем. На стол собери.
– Ладно, – согласилась я, вставая, – а ты куда?
– Природа, – загадочно протянул Пан и поковылял по направлению к густым с большими круглыми листьями придорожным кустам.
Я постелила белую тряпицу и начала раскладывать припасы: крынку с квасом, половину каравая, колбасу, кусок сыра, вяленое мясо, варёные яйца и пяток огромных румяных яблок.
Ваня сел рядом и отломал кусок от каравая. Только он начал жевать, как из кустов донеслись громкий голос:
– Приветствую тебя, о, странник, одинокий,
Нужду свою справляющий в кустах,
Подвинься, дай присяду к тебе рядом.
– Чего? – раздался гневный крик гнома. – Вали отсюда, я их сам облюбовал!
– Постой же, ты скажи мне честно и понятно,
Ну, разве же тебе не скучно одному?
Как весело, как здорово, приятно,
В компании справлять свою нужду!
– Да что ты ко мне привязался, стихоплёт чёртов? Откуда ты взялся-то вообще, да что ты на меня так смотришь?
Через мгновение из кустиков показался Пан, поспешно застёгивающий ремень на штанах. Его бородатое и пунцовое от ярости лицо перекосило.
– Нет, ну вы видели это? – заорал он, как ужаленный. – Даже в туалет спокойно не дают сходить, уж выбрал самые тёмные кусты, а там этот гад притаился и ждёт.
– Кто?
– Да, чучело это страшное. Маньяк недобитый!
Тут в подтверждение его слов из кустов вышел замечательной внешности субъект. Лицо его было испещрено морщинами, густая седая борода спутана, длинные седые же волосы, перевязанные пурпурной лентой в тонкий крысиный хвостик. Худое костлявое тело завёрнуто в синюю простыню до колен наподобие тоги, подвязанной на поясе, портов видно не было, пыльные ноги обуты в потрёпанные сандалии. Он встал в картинную позу, продемонстрировав нам орлиный профиль с крупным горбатым носом.
Я открыла рот из изумления, такое чудо надо было поместить или в Стольноградский музей исчезающих видов или в дом для душевнобольных. Он повернулся ко мне, окинул меня величественным взглядом и молвил, жестикулируя одной рукой, второй придерживая простыню, чтобы та не соскользнула с худых плеч:
– О, дева юная, прекраснее тебя
Не видел никого на белом свете!
Ты держишь на руках своё дитя,
А я пою тебе о лете.
Все-таки дом для душевнобольных, – поставила я диагноз и поскорее, действительно, прижала Анука к груди. Ну, на всякий случай, мало ли, что может быть!
– Я вижу: собираетесь обедать, – продолжал незнакомец.
И собираешь, дева, ты к столу, – тут он замолчал, надул щёки и покраснел.
– Совсем не складно, – заявил разозлённый Пантелей.
– Это все из-за тебя, рассадник заразы, – взвился поэт, и даже поднял вверх палец, демонстрируя, как он раздражён этим обстоятельством, – ты, гном, меня с рифмы сбил, это теперь надолго! А вы кушать будете, да? – он посмотрел на стол с щенячьим восторгом и громко сглотнул.
Я молча кивнула, стараясь придти в себя, и следила за тем, как незнакомец подходит к импровизированному столу и водит носом, как жалом. Мужик, не дождавшись приглашения, шустро сел на траву отломил краюху хлеба, отхлебнул от крынки с квасом и начал энергично жевать. Ваня не донеся до рта кусок сыра, ошарашено уставился на незнакомца.
– Да, вы присоединяйтесь, не стесняйтесь, – с трудом произнесла я.
– Вы тоже угощайтесь, – предложил он нам, как гостеприимный хозяин, приятно улыбаясь.
От такой наглости у Пана отвисла челюсть. Ваня продолжил трапезу, стараясь не смотреть на нечаянного соседа, гном застыл на месте и шумно дышал, отчего его ноздри раздувались, как у разъярённого быка.
– Знаешь, что, милок, вали отсюда, – прошипел он, – мало того, что ты сел под мои кустики, так ещё и жрёшь мой обед?!
– Да, ладно, Пан, – махнула я рукой, сооружая бутерброд для Анука, – не злись, иди лучше кушать.
Гном надулся, но к столу подсел и тоже начал жевать.
– Меня зовут Марлен, бродячий поэт. Я следую в Фатию на ежегодный конкурс рассказчиков и поэтов, – представился новый знакомый с набитым ртом.
– Ася, это Ваня, это Пан, а это Анук.
– Анук?
– Ну, да, Бертлау. Мы его к Арвилю Фатиа везём.
Поэт поперхнулся и вытаращил глаза.
– Пропавший Наследник?!
Он подскочил, а потом упал на колени перед мальчиком, сильно ударившись о корень огромного дуба, под которым мы сидели.
– Ты, чего, ещё и больной на голову? – удивился Пан.
– Но, ведь это Наследник! – не поднимая головы, благоговейно пробормотал Марлен.
– Да ладно, встань, – смилостивился Пан, – мы никому не скажем, что ты не поцеловал ему ступню и жрал, как свинья, за одним столом с ним.
Поэт приподнял голову, заметил наши удивлённые взгляды, а также полное равнодушие мальчика к его персоне, и принялся есть с новой силой. У меня сложилось ощущение, что они с Паном соревновались, кто больше запихнёт в рот, и быстрее прожуёт. В конце концов, оба объелись и начали икать, я покачала головой и убрала остатки еды в мешок.
– Ну, поехали! – скомандовал Пантелей, усаживаясь на коня.
– А как же я? – промычал поэт.
От сей наглости, даже у меня глаза полезли на лоб, мы его накормили, а он ещё чего-то требует.
– Вы покоробили меня морально, – вдруг начал он,
Ваш гном меня обидел, оскорбил,
Теперь прошу воздать все материально,
Ну, или подвезти, а то уж нету сил.
Гном как-то странно покраснел и выдал целую тираду:
– Нет, нет, позвольте мне сказать, милейший,
Что Вы ввалились под мои кусты,
Когда я тихо там уединился,
Конечно, я послал Вас под другие
Я эти не хотел делить ни с кем…
Пан, и сам не понял, как заговорил стихами. Я не сдержала задорной улыбки: уж очень забавно звучала его речь.
– Я, сударь, предложил Вам дорогое,
Моё внимание, мои стихи! – вступил с ним в спор Марлен.
– Простите, но когда нужду справляю,
Идите, знаете куда? – прошипел Пантелей.
– Куда?
– В один уж очень узкий лаз на теле,
Девицы или дурака.
– Имеете в виду вы ногу?
– Нет, зад Ваш, извините, я в виду имею!
– Как? – удивился Марлен.
