А что, писатель не знал, что она там лежит? Знал, но не достал её даже тогда, когда его литературная звезда сияла во всю мощь и он мог опубликовать уже всё, до последней страницы своей записной книжки. Значит, он давно оплакал эту бездыханную стопку листов, да и забыл уничтожить, или держал как напоминание себе – о серьёзной и поучительной неудаче. Вот и оставьте её в покое там, где она лежит. Она не окликнет вас, она знает своё место.
Напротив, живая душа удавшегося романа – та, что от каждого прочтения меняет настроение и выражение лица, – всегда властно жаждет внимания, продолжает обрастать всё новыми качествами и смыслами и всегда кажется обновлённой!
Является она по-разному, как и любовь: иногда настигает с первого взгляда, а порой окликает тебя со страницы давней записной книжки – точно так, как после пятилетнего знакомства на какой-то случайной вечеринке двое сталкиваются в прихожей у вешалки, встречаются глазами… и уже невозможно отвернуться. И так же, как любовь, влечение к новой книге имеет множество обликов, ибо многое происходит на долгом пути написания романа. На этом отрезке сосредоточена целая жизнь, пусть даже короткая. С каждой книгой писатель снова и снова проживает целую жизнь. Это возрождение Осириса, чья корона и священная ладья недаром сплетены из стеблей папируса; это живительный источник подлинного и глубокого счастья.
Много лет я тщетно пытаюсь нащупать ту пусковую кнопку, момент зачатия идеи, миг зарождения души романа. Ведь с окончанием книги миг этот отдаляется в памяти, и тогда кажется, что самый первый промельк мысли, то летучее озарение было неким следствием, а я раньше, раньше уже знала, раньше чувствовала…
Может, оно и верно, что главные идеи главных книг – тот самый букет качеств, ДНК романа – писателю кто-то вкладывает в сознание и память ещё до его рождения?
Имя книги
Едва ли не самый волнующий и уж точно – самый ответственный момент.
Тут ваша привилегия творца достигает наивысшей точки, вдумайтесь: подобно Создателю всего живого и неживого, вы даёте имя новому творению.
Когда-то давным-давно, лет сорок назад некий драматург и режиссёр учил меня называть книги:
«Это как афиша для бульварного зрителя, – говорил он. – Буквально: человек идёт по бульвару, видит афишу спектакля. Не знает ни автора, ни пьесы, но… название его интригует. Он покупает билет и садится в тринадцатый ряд. Вот так и следует называть свои книги».
Анатолий Георгиевич Алексин, с которым мы часто перезванивались в последние годы его жизни, считал, что в идеале имя книги должно включать существительное и прилагательное:
«Зелёная лампа», – говорил он. – Вот это самое то!»
«Немного солнца в холодной воде», – возражала я.
«Совершенно провально!»
«Над пропастью во ржи».
«Необъяснимый собачий бред!» – вставлял он.
«Мой брат играет на кларнете…» – говорила я невинным тоном, и Анатолий Георгиевич довольно хмыкал, услышав название своей самой популярной повести.
Имена своих книг я ощущаю более беззащитными, более зависимыми от моей воли и придури, чем имена собственных детей. В случае недовольства своим именем или по каким-то иным соображениям человек может изменить вывеску – и, между прочим, многие эмигранты, переезжая в новую страну, меняли свои имена, сообразуясь с какими-то обстоятельствами. Мой собственный сын поступил именно так, и я промолчала, а промолчать для меня – немыслимое усилие воли, сознания и речевой функции. Сдержать мой язык, в особенности когда дело касается близких, способен только страх перед гибелью цивилизации.
Но имена книг…
О, имена книг – это чертовски поэтичная вещь. Это захватывающее деяние! Акт любви и родительского признания. И родительской ответственности – ведь этот твой ребёнок обречён безропотно и навсегда откликаться на некое словосочетание на обложке.
С именем каждой книги у меня связана какая-то история, и только так оно должно приходить в этот мир: преисполненное значительности, в тишине дыхания, в полноте всеобъемлющего смысла. Оно должно быть стереоскопически многоликим, тысячекратно отзывчивым; должно бликовать при каждом новом повороте темы, при каждом взгляде – сбоку, сверху, снизу и со стороны. В идеале: весь роман с его тремя томами и тремястами героями должен вспыхнуть в мозгу читателя, когда произносится имя прочитанной книги; и с неистовой силой с трамплина этого имени должна выстрелить в небо тугая пружина сюжета.
«Откуда вы берёте сюжеты?»
Любой литератор морщится, услышав это от читателя или интервьюера: самый распространённый вопрос, и на него труднее всего ответить. Однако хочешь ты в это вдаваться или нет, но работа над книгой с чего-то должна начаться. Что-то запускает этот процесс, чья-то невидимая (или вполне видимая) рука подталкивает тебя, а то и пихает в спину, так что, теряя равновесие, ты ошеломлённо катишься под гору, в слабой попытке схватиться за кустик здравого смысла, притормозить и оглядеться.
Практически все мои романы начинались с такого внезапного ассоциативного толчка – случайной песенки, странной фразы, брошенной походя; с неожиданной встречи или происшествия, вполне будничного – для человека «нормального». Но у писателя при этом незначительном эпизоде все чувства как бы встают дыбом; как гончая, писатель пускается по следу: откуда аромат дичи, почему во всём теле, от макушки до пят, трепещет гон охоты? Удастся ли настигнуть, завалить эту божественную лань – тему романа?
Все эти чудеса и подарки обычной жизни – наш хлеб насущный, ибо сочинительство есть средоточие и нервный узел самых разных явлений, ощущений, находок и переживаний.
И тут не надо бояться похожести ситуаций или положений. Есть книга, очень старая и толстая, – Библия называется, – в которой изложены матрицы абсолютно всех жизненных коллизий между людьми с сотворения мира. Библия – это, в сущности, анфилада матриц, по которым катятся наши судьбы. Жил человек с женой, и не было у них детей. И тут его соблазнила секретарша. Она родила ему сына, который стал сокровищем его сердца, и потому он оставил жену, хотя любил её всю свою жизнь. А жена ему ничего не сказала, хотя была беременна…
И так далее, и тому подобное… Матрица: Авраам, Сара и Агарь.
Никогда не знаешь, что подтолкнёт тебя к открытию, что послужит внутренним императивом к написанию первой фразы огромного романа. Тема романа – о, это золотой слиток, на который натыкается старатель, промывая песочек изо дня в день. Я имею в виду настоящий крупный самородок, за который любой писатель продаст душу дьяволу. Правда, Тему эту надо иметь силёнки поднять, воплотить. Но то уже другой вопрос. Вопрос таланта и профессии.
Прекрасно помню, как явилась передо мной «Русская канарейка» – с готовым своим именем, ликуя, изумляя и диктуя не только тему, а и основные линии трилогии.
Той весной вышел роман «Синдром Петрушки», очень мною выстраданный, сложный, уклончивый, до конца ускользавший из рук. Но – вышел, получился наконец! – и по договорённости с издательством я, как обычно, приехала на встречи с читателями в книжных магазинах Москвы и Питера. Время утомительное, но и радостное: когда ты видишь свою новую книгу в стольких руках, когда понимаешь, что уже завтра или даже сегодня вечером кто-то откроет первую страницу романа, прочитает эпиграфы… и покатится, покатится рассказ про странного человека, Кукольника, и его не менее странную возлюбленную, про семейную тайну и семейные преступления… – да, это всегда волнует; это всегда самый большой подарок в жизни писателя.
