Дама обескуражена и дезориентирована. Она не ожидала такого ответа, я ведь прилично выгляжу и, прямо скажем, не юна. От меня не ждёшь таких слов, выстроенных в таком порядке. Но это уже диалог. Это уже интересно.
«А может, и вам приспичило? Могу одолжить… – продолжаю я. – Знаете, от этой идиотской спортивной ходьбы, бывает, так прихватит, что уже не до этикета. Просто снимаешь штаны и – конец газону. Не поверите, сколько в человеке говна!»
И мы с Шерлоком вразвалочку шествуем дальше, не оборачиваясь.
Позвольте, что, собственно, произошло?! Эта дама всего лишь вслух продекларировала то, что вот уже пять лет я сама пишу в своих дурацких никчёмных объявлениях! По идее, я должна бы слиться с ней в экстазе правопорядка и чистоты, организовать комитет по поддержке арабских дворников, написать открытое письмо в муниципалитет…
Что ж… видите ли. Я терпеть не могу всех этих благовоспитанных старых коров с их крахмальным лексиконом и счётчиком шагов или – чего там? – калорий. У меня толстая задница и язык как помело. И потому диалог наш удался на славу. В нём есть драматургия, два разных характера, два разных подхода к теме, есть правда. Не «правда жизни», которая никому не нужна, а та самая художественная правда, на которой держится жизнь литературы.
Не отводя взгляда от лица героя
Отправив в издательство третью, последнюю книгу трилогии «Русская канарейка», я целый день сидела и смотрела на Масличную гору в своём окне, на сквозную, с высокими проёмами колокольню монастыря «Елеонская обитель», – постепенно привыкая к мысли, что рассталась со своими героями.
Рассталась, рассталась, они тебя покинули. А ведь ты сочинила этих, очень дорогих тебе людей. И каждый раз говоришь себе: «Всё, баста! Больше никогда. Перейду на детские книжки. Придумаю оригинальный путеводитель по местам библейского блядства – богатая, между прочим, тема! Накатаю сборник юмористических рассказов. Сочиню лирическую комедию – я же умею писать смешно. Перестану убивать. Перестану ослеплять, перестану разлучать эти души, потому что когда-нибудь сойду с ума. И ради бога-в-душу-мать! – никогда, никогда больше не залезу в трёхтомные дебри с тремя сотнями героев!»
Ты сидишь, смотришь в окно на сквозистую кампанилу монастыря «Елеонская обитель» и поддакиваешь своим мыслям: «Да-да, правильно. Отныне – никаких торжественных надгробий. Отныне – легко, занимательно, вальсирующим движением по краю сцены…»
Через три года я вновь угодила в застенки огромного романа-трилогии.
«Наполеонов обоз». Семейная история потерянного наследства; запертый сейф и украденный ключ. Мальчик и девочка, вросшие друг в друга с детства. Алые брызги ягод в рябиновой роще. Упрямая, неистовая единственная любовь.
Орфей и Эвридика…
«Они ни за что не погибнут!» – сказала я себе.
«Почему вы решили мыслить именно циклами?» – спросил меня кто-то из журналистов, видимо, вконец измученный этими гигантскими усыпальницами фараона. Я немедленно принялась объяснять, что «решить мыслить» невозможно. Невозможно сказать себе: «а давай-ка я трёхтомник нахерачу, вот будет прикольно!»
В любом произведении есть сюжетные линии, какие-то эпизоды и повороты событий, которые нащупываются вслепую, по наитию. Они вырастают из уже написанной массы текста, вернее, часто сам написанный текст провоцирует выхлест дальнейших ходов и даже новую идею.
«Мы – писатели и потому никогда не спрашиваем друг у друга, где берём идеи. Мы знаем, что не знаем» (Стивен Кинг).
Иногда пишутся совершенно неожиданные для автора сцены, которые полностью преображают вроде бы устойчивую и уже прописанную конструкцию романа. Мелькнувшая мысль возвращается и донимает тебя снова и снова. Затем какой-то проходной персонаж, которому уготованы два абзаца и сто граммов веса, вдруг цепляет тебя сильнее и дольше, чем другие, и оказывается вовлечённым в ту самую мысль, оказывается внутри этой мысли… Становится проводником каких-то важных событий в романе. Спускается со ступенек проходящего поезда пожилая зечка, старуха Баобаб, и меняется всё: освещение и интонация романа, привязанности мальчика, Сташека, его любовь, его английский рожок…
Вся его острая нервная подвижная личность.
Двигаешься наощупь, боясь спугнуть какие-то удачные находки, и наконец чуть ли не с ужасом обнаруживаешь, что имеешь дело с весьма размашистой историей, которая, как тесто из кастрюли, выползает за рамки, намеченные прежде. И обречённо понимаешь, что деваться-то некуда. Придётся рассказать ВСЁ. Причём подробно, не уклоняясь, не отводя взгляда от лица героев и следуя за ними всюду, где придётся им принять всю любовь, все муки и все испытания.
Творчество – это привычка. Привычка к неудовлетворённости. Вечное стремление создать кого-то, кого ещё не бывало. По сути – всё тот же бессмертный «основной инстинкт», что движет нами в любви и в создании книг.
Глава седьмая
Он и Она
Поговорим о странностях любви
(Другого я не смыслю разговора).
А. С. Пушкин
По тонкому льду разновсякой любви
Поговорим о странностях любви. Поговорим о жанре, который и на магазинных полках, и в тематических разделах электронных продаж фигурирует как «романы о любви» и считается неким жанровым сорняком в том безбрежном торгово-литературном огороде, что существует под девизом «пусть расцветают все цветы».
Расцветать-то они, положим, расцветают, но на отдельной грядке на задах огорода, на отдельной приставной полочке за боковым стеллажом. Словом, «серьёзные люди» обходят его презрительным молчанием.
Давайте же поговорим о нём, на пару минут забыв о серьёзных людях.
Не станем перечислять названия великих книг, в сюжетах которых любовь плещется, как мощная серебряная рыба. И с самого начала пропустим привычное: о «значении любви в литературе», о «преобладании темы любви в поэзии», о её «удельном весе в изобразительном искусстве»… Все эти академические банальности нивелируют грозное величие темы, снижают океанские валы этой стихии, вводят накал страстей в обиходный, что называется, дискурс. А страсти вокруг Любви всегда бушевали нешуточные.
Поговорим о любовном романе, сидя на ступенях античного амфитеатра где-нибудь в Кейсарии. Когда «серьёзными жанрами» ещё и не пахло в сухом хвойном воздухе Средиземноморья, здесь разыгрывались трагедии, завывал всесильный Рок и страсти сотрясали толпу, воспламеняя человеческое воображение.
Отвернитесь презрительно от того, кто скажет, что жанр этот достоин лишь «дамского пера» – а многие это скажут, по спесивому своему невежеству. Между тем роман о любви – высший пилотаж в литературе, ибо… писать-то, собственно, не о чём. В сокровищнице драматических ситуаций (Закон Польти – тридцать шесть драматических ситуаций, вы помните) тема любви занимает ничтожное количество вариантов. А разве человеческое счастье или несчастье так уж разнообразны в сюжетах?
