В изножье кровати лежали незамеченные Софьей аккуратная стопка смёртного и мятый конверт. Она заглянула туда и ахнула, обнаружив никому не нужную купюру в пятьдесят советских рублей и записку, написанную мелким почерком матери Вардануш: «Положите дочь рядом со мной».
Поиски ничего не дали, но кто-то из бердцев вспомнил, что видел, в каком направлении Вардануш покидала городок, а один из пастухов рассказал, что застал ее на краю поля: она сидела в тени, сняв туфли, и ела землянику. На вопрос, куда идет, ответила, что на озеро. На берегу озера Цили ее и нашли. Вернее – не ее, а одежду, которую она, сняв, сложила и придавила камнем. Поиски ничего не дали, они и не могли дать – озеро было глубокодонным и водоворотливым, в какой из омутов оно затянуло Вардануш и когда намеревалось вернуть ее несчастное тело миру, – никто не знал. Закопали смёртное и конверт с деньгами под надгробным камнем матери, выбили на нем имя Вардануш и сразу же забыли о ней. Лишь Симон о ней помнил, и иногда ходил на могилу – выкосить осоку и закурить в поминальной чаше крупицы желтого ладана. Но в этот раз уже не успел.
Когда похоронная процессия добралась до кладбища, Симон уже парил над макушкой Хали-Кара. Оттуда он и наблюдал за тем, как прощались с ним дети и внуки, как плакал Илия, мелко вздрагивая плечами.
Софья положила в гроб подаренную им нить искусственного жемчуга. Элиза – флакон духов. Сильвия – кулон. Сусанна – свернутые рисунки. Меланья же, сняв с пальца стертое обручальное кольцо, надела ему на мизинец и обещала вскорости присоединиться к нему.
– Женщина, дай хоть немного отдохнуть от тебя, – проворчал Симон.
Море пришло, когда тер Маттеос, сбиваясь на джазовые мелизмы, принялся нараспев читать молитву за упокой души. Оно стремительно поднялось со дна ущелья и затопило мир до самых небес. Запахло остро и солено – нагретым на солнце берегом, водорослевым духом, молчанием рыб, жижистой тиной.
«Так оно действительно существует», – подумал Симон с ликованием. Он позволил волнам подхватить себя и даже попытался плыть по течению, но не смог – что-то держало его за ногу. Он с изумлением разглядел тонкую золотистую нить, один конец которой плотным кольцом обхватил его щиколотку, а другой тянулся куда-то вниз, к краю кладбища, и исчезал за надгробными памятниками. Симон набрал полные легкие воздуха, нырнул, пытаясь отвязать нить, и внезапно увидел себя десятилетним мальчиком. Он стоял возле калитки и разглядывал крохотную трехлетнюю девочку. Она тянула сквозь перекладины тоненькую ручку и просила: «Отдай мне эту штуку». Симон повертел продолговатый деревянный предмет, который нашел в кустах. «Не отдам», – ответил он, вредничая, хотя предмет ему был совсем без надобности. Она посмотрела на него исподлобья совершенно взрослым взглядом и вздохнула: «Отдашь». Он нырнул ниже, чтобы разглядеть, что такое держит в руках, – и сразу же понял. Это было потемневшее от времени деревянное веретено. «Веретено Безымянной», – догадался он, хотя ничего о той истории не знал. Он протянул веретено девочке, она взяла его и улыбнулась, и он сразу же ее узнал.
– Ты готов? – спросила она.
В памяти отчетливо зазвучал голос матери, рассказывающий о море, которое случается в жизни человека дважды – когда он приходит в этот мир и когда его покидает.
– Ты готов? – повторила вопрос девочка.
– Да, – подумал он.
Она легонько дернула веретеном. Нить, привязанная к его щиколотке, оборвалась и разлетелась множеством светящихся искр, которые, подхваченные убывающей волной, недолго мерцали, а потом растворились в безвозвратной морской глубине, но этого Симон уже не видел.
