Купальни, располагающиеся в частных гостиницах, содержатся в куда большей чистоте и пристойности. Помещения для каждого пола здесь также разделены деревянными перегородками, непроницаемость которых опять же нарушена прорезанными в них окошками, позволяющими купальщикам и купальщицам совместно лакомиться легкими закусками, непринужденно болтать и гладить друг друга руками, что представляется их излюбленным времяпровождением. Несколько выше общей купальни расположены галереи для прогулок, которые позволяют мужчинам разглядывать дам и перешучиваться с ними, каждому позволительно посетить чужую купальню, вволю рассмотреть всех тех, кто в ней находится, посмеяться и поболтать с ними, чтобы подобным образом улучшить свое состояние духа. Также, по собственной прихоти, там можно найти для себя местечко, позволяющее увидеть купальщиц, входящих в воду или, наоборот, выходящих из нее, выступающих притом практически обнаженными, ибо дамы эти не принимают никаких мер предосторожности и ничего не опасаются, не видя ничего для себя зазорного в своем непритязательном способе купания.
Кроме того, немало частных купален сделаны так, что дорожка, ведущая к воде, предназначена равно для обоих полов, и не раз случается, что раздетая дама сталкивается на ней с кавалером в таком же виде, и наоборот. Мужской костюм состоит из одних брэ, женский представляет собой легкое льняное одеяние, с одного бока совершенно открытое, нечто вроде очень тонкой банной простыни, отнюдь не скрывающей шею, руки и грудь».
Письмо Поджо Браччолини своему другу Никколо Никколи касательно баденских купален, 1417. Перевод Зои Лионидас.
Выводы о свободе нравов в купальнях можно делать самостоятельно — и ведь среди этих людей, ведущих себя куда раскованнее, чем наши современники в аналогичной обстановке, не бегают инквизиторы с факелами, грозя немедленно спалить всех и каждого за эдакое распутство и непристойное поведение! Более того, в этом же письме Поджо мимоходом замечает:
«Сюда же съезжаются монахи, аббаты, священники, которые, впрочем, ведут себя куда более развязно, чем прочие мужчины. Создается впечатление, будто они сбрасывают с себя священные обеты вместе с рясой и не испытывают ни малейшего замешательства, купаясь вместе с женщинами и вслед за ними расцвечивая свои шевелюры бантами из шелковых лент».
Представленные свидетельства беспристрастного очевидца (не станет же педантичный флорентиец нагло врать приятелю, которому адресована депеша?) несколько расходятся с накрепко въевшимися стереотипами, не правда ли? И есть обоснованное подозрение, что в общественных банях Парижа, Бреслау или того же Аахена люди в большинстве вели себя похожим образом.
* * *
Сразу возникает вопрос: а как же Церковь вообще и монашество в частности относились к проблеме гигиены и купания? Тут вновь придется обратить взор в сторону римского прошлого, во времена зарождения христианства, и вспомнить термин «религиозный менталитет».
В отличие от иудаизма и ислама, христианство, основанное на Новом Завете, практически не дает никаких развернутых бытовых рекомендаций. Если иудей точно знает, что кушать можно, а что нельзя, какая пища кошерная, а какая трефная, когда делать ритуальное омовение, а когда нет, то у раннехристианских объединений таковой регламент отсутствовал, отчего проистекало множество коллизий и возникали бурные споры по самым, казалось бы, банальным житейским вопросам.
Иисус и апостолы сосредоточили свое учение в области духовной и абсолютно не собирались устанавливать строгие правила, касающиеся каждого отдельного жизненного случая, отчего последователи были несколько озадачены — как надлежит вести истинно христианскую жизнь? Каковы критерии?
Что делать с имуществом супругов, если глава семьи язычник, а жена — христианка (напомним, небезызвестный блаженный Августин Гиппонский родился именно в такой семье)? Следует ли участвовать в трапезе вместе с язычниками и как в таком случае благословлять пищу? Можно ли покупать мясо жертвенных животных, заколотых на алтаре Юпитера или Марса? Подаяние нищему, без сомнений, дело хорошее, но зачтется ли благодеяние на небесах, если бедняк поклоняется ложным божествам, каковые являются бесами?
Таких вопросов были тысячи — если иудей в случае сомнений мог заглянуть в Танах или посоветоваться с ученым раввином по поводу любой нестандартной ситуации, то христианам пришлось вырабатывать кодекс бытового поведения буквально с нуля.
Во-первых, нигде в Новом Завете не упоминается, что Иисус или его ученики купались или ходили в баню, но это вовсе не значит, что они этого совсем не делали. Во-вторых, у евангелиста Луки (Лк. 37–54) можно прочитать о том, как Спаситель на обеде у фарисея демонстративно отказался мыть руки, при этом заметив, что внешняя чистота у фарисеев абсолютно не сочетается с нечистотой внутренней, моральной. Так что же, теперь вовсе руки не мыть? Нет, поскольку Иисус говорил образно и, поддерживая традицию древних пророков, осуждал внешнюю ритуальную сторону религии, абсолютно заслонившую аспект духовный. Больше того, в Святом Писании прямо сказано: Иисус сам омывал ноги своим ученикам, а ему, в свою очередь, ноги омывала Мария Магдалина.
Наконец, Иисус отправляет слепца от рождения в Силоамскую купальню у подножия горы Сион, приказывает там умыться, и происходит чудо — слепой прозрел! И не где-нибудь, а именно в купальне!
Вопрос оставался открытым, особенно если учитывать, что общественные древнеримские термы были для каждого конкретного христианина источником соблазна. Проблема искушения должна была решаться не каким-либо постановлением главы общины, диаконом или епископом, а любым отдельным человеком — по его совести. Россказни о том, что христиане после своего триумфального возвышения при Константине Великом моментально запретили и разрушили римские бани, есть очевидная глупость, и хорошо, если эта глупость проистекает от незнания, а не является намеренной ложью.
Квинт Тертуллиан в III веке преспокойно отмечает в одном из своих сочинений: «…христиане отнюдь не гнушаются ни форумом, ни рыночной толпой, ни банями». В свою очередь, живший в этом же столетии св. Киприан Карфагенский не советует своим прихожанам посещать бани общественные, обосновывая это следующим: «Даже если ты при виде чужой наготы не будешь разжигаться блудными мечтами, то другому дашь повод к таким мечтаниям».
Климент Александрийский в конце II века советует очищать плоть «…через омовение простой водой, как это бывает часто в странах, где и бань-mo никаких нет», одновременно Климент разрешает прихожанам открывать собственные общественные бани, с одним условием: мужчины и женщины должны мыться раздельно.
Блаженный Августин в своей автобиографической «Исповеди» прямо пишет: «…Я решил сходить в бани, ибо слышал, что греки, назвав бани balaneion, хотели этим сказать, что они „прогоняют скорбь“ (βαλειν ανιαν). Но вот, грязь сошла, а скорбь осталась». Ну и наконец, св. Иоанн Златоуст в «Беседах к антиохийскому народу о статуях» искренне возмущается тираническим приказом императора Феодосия закрыть общественные бани в наказание жителям Антиохии, что для горожан было «тяжким испытанием».
