Микеле де Пьяцца, сицилийский летописец, оставивший нам подробную «Светскую хронику», винит в случившейся эпидемии генуэзцев, которые принесли чуму на своих кораблях, причем де Пьяцца вторит исходной версии Мюсси — галеры прибыли из Крыма.
«Трупы оставались лежать в домах, и ни один священник, ни один родственник — сын ли, отец ли, кто-либо из близких, — не решались войти туда: могильщикам сулили большие деньги, чтобы те вынесли и похоронили мертвых. Дома умерших стояли незапертыми со всеми сокровищами, деньгами и драгоценностями. Если кто-либо желал войти туда, никто не преграждал ему путь».
Сравним слова Микеле де Пьяцца с приведенным отрывком из Махмуда ал-Айни: что в Мессине, что в сарацинской Александрии картина совершенно одинаковая. Умерших не хоронят, пустые дома с ценными вещами покинуты, двери не заперты, выжившие пребывают в каталептическом шоке. А если учитывать запредельную смертность — в отдельных регионах до двух третей, а то и трех четвертей населения, — то пейзаж вырисовывается донельзя скверный.
Параапокалипсис.
Четвертый всадник. Анжерский апокалипсис, ок. 1380 г.
* * *
Очень добросовестно описал бедствие во Флоренции поэт, дипломат и ученый раннего Возрождения Джованни Боккаччо в «Декамероне»:
«Итак, скажу, что со времени благотворного вочеловечения Сына Божия минуло 1348 лет, когда славную Флоренцию, прекраснейший изо всех итальянских городов, постигла смертоносная чума, которая, под влиянием ли небесных светил, или по нашим грехам посланная праведным гневом Божиим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях Востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно подвигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевно, и до Запада. Не помогали против нее ни мудрость, ни предусмотрительность человека, в силу которых город был очищен от нечистот людьми, нарочно для того назначенными, запрещено ввозить больных, издано множество наставлений о сохранении здоровья.
Не помогали и усиленные моления, не однажды повторявшиеся, устроенные благочестивыми людьми, в процессиях или другим способом. Приблизительно к началу весны означенного года болезнь начала проявлять свое плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на Востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти, — здесь в начале болезни у мужчин и женщин показывались в пахах или под мышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины обыкновенного яблока или яйца, одни более, другие менее; народ называл их gavoccioli (чумными бубонами); в короткое время эта смертельная опухоль распространялась от указанных частей тела безразлично и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в черные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась вначале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковым были пятна, у кого они выступали.
Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекарства: таково ли было свойство болезни, или невежество врачующих (которых, за вычетом ученых медиков, явилось множество, мужчин и женщин, не имевших никакого понятия о медицине) не открыло ее причин, а потому не находило подобающих средств, — только немногие выздоравливали и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков, одни скорее, другие позже, — большинство без лихорадочных или других явлений.
Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение с здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И еще большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрагивавшемуся. Дивным покажется, что я теперь скажу, и если б того не видели многие и я своими глазами, я не решился бы тому поверить, не то что написать, хотя бы и слышал о том от человека, заслуживающего доверия.
Скажу, что таково было свойство этой заразы при передаче ее от одного к другому, что она приставала не только от человека к человеку, но часто видали и нечто большее: что вещь, принадлежавшая больному или умершему от такой болезни, если к ней прикасалось живое существо не человеческой породы, не только заражала его недугом, но и убивала в непродолжительное время. В этом, как сказано выше, я убедился собственными глазами, между прочим, однажды на таком примере: лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их со стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мертвые на злополучные тряпки».
Джованни Боккаччо. Гравюра Р. Моргена, 1822 г.
Джованни Боккаччо выжил — возможно, он обладал иммунитетом к болезни или оказался слишком осторожен для того, чтобы близко общаться с больными. В его «Декамероне» фигурирует в основном бубонная форма чумы, но есть упоминания и о легочной.
Давайте попытаемся перенести реалии Черной смерти на нашу эпоху. Из числа сотрудников вашего небольшого офиса умерли больше половины, смерть постигла вашего супруга/супругу, двоих из троих детей. Муниципальные службы не работают. Госпитали забиты умирающими и новых больных не принимают. Из медицинского персонала уцелела от силы треть. Исчезли полиция, армия и государственное управление — президент и половина правительства, скорее всего, мертвы. Не ходит транспорт, не летают самолеты, прекратили работу СМИ, нет электричества и воды — этим попросту некому заниматься: уцелевшие предпочитают запереться в своих домах и переждать эпидемию.
Весьма похожая ситуация складывалась осенью 1347 года в Мессине, Катании, Сиракузах, Трапани и других сицилийских городах. Трапани вымер более чем на 90 %, де Пьяцца утверждает, будто Катания совершенно обезлюдела: «…город, ныне стертый из памяти». В самом буквальном смысле этих слов Сицилия оказалась завалена трупами, но это было лишь начало.
Чума с неслыханной стремительностью распространялась по другим средиземноморским островам — Сардинии, Мальте, Корсике. В это же время, то есть к началу ноября 1347 года, Черная смерть объявилась в континентальной Европе, на южном побережье Франции в Марселе — здесь тоже постарались генуэзцы. До конца года образовались три крупнейших очага, откуда чума начала с устрашающей быстротой расползаться дальше — очаги находились в Сицилии, в Генуе и в Марселе.
Судьба Западной Европы была предопределена.
