«…Дама Жанна, по прозванию Дева, часто наведывалась к некому красивому источнику в лотарингской земле, который звала добрым-ключом-фей-Господа-нашего; в указанное место сходились все обитатели этой земли, страдающие лихорадкой, дабы там получить исцеление. Туда же часто ходила указанная Жанна-Дева, там под высоким деревом, которое тенью своей укрывало источник, являлись ей святая Катерина и святая Маргарита, и говорили ей, чтобы она шла к некоему капитану, чье имя ей будет указано».
Волшебный источник, заметим, существует в Домреми доселе.
Еще одна особенность Средневековья — очень быстрое индуцирование толпы идеями харизматичного и красноречивого лидера. Сейчас это называется «массовым психозом», но по тем временам это было явление вполне заурядное — достаточно вспомнить движение флагеллантов-бичующихся или «детский крестовый поход» 1212 года, кода внезапно тысячи детей и подростков бросили дома и семьи и отправились «освобождать Святую землю». Одновременно двум мальчишкам, французскому пастушку Стефану из Клуа и немцу Николасу из Колони, неожиданно «явился Иисус»; оба начали страстно проповедовать и в итоге собрали больше 30 000 детей, из которых затем вернулись домой лишь немногие. Выдающийся итальянский писатель и медиевист Умберто Эко так описывает один из случаев индуцирования и массового психоза в XIV веке:
«…В окрестностях Тулузы громадные силы пастухов и неимущих объединялись, дабы совместно пересечь море и перебить врагов истинной веры. Их прозвали пастушатами. На самом деле они, скорее всего, мечтали оказаться подальше от распроклятой родины. Имелось два вожака, проповедовавших лжеучение: священник, за непотребства отлученный от церкви, и монах, изгнанный из братства Св. Бенедикта. Эти двое сумели так отуманить мозги толпе простофиль, что те, все побросав, рысью помчались за ними, и даже шестнадцатилетние мальчишки удирали от родителей с посохом и сумой, без денег, махнув рукой на отчие наделы, и сбивались в стада, и шли за проповедниками многотысячной толпою».
Крестовый поход детей. Гравюра Гюстава Доре, 1870-е годы.
Подобных примеров по тем временам не счесть — их сотни, большего или меньшего масштаба; иногда такого рода движения ограничивались одной деревней, но, бывало, охватывали и целые провинции. Достаточно было некоего громкого события (чума, землетрясение) или красноречивого проповедника, полностью уверенного в своей правоте, и при наложении на религиозное сознание с мистическим менталитетом вспыхивало пламя.
Мы придерживаемся мнения, что в случае с Жанной произошло сопоставимое событие — Франция и французы в отчаянии ждали божественного, мистического избавления. Сила была готова выплеснуться, огонь разгореться. Детонатором стало появление Девы из Домреми — были ли слышимые Жанной голоса истинными или являлись плодом ее воображения, мы никогда не узнаем, но она проповедовала то, что давным-давно ожидали услышать французы: Господь Бог с Францией, и Он направил Деву для избавления от захватчиков.
Жанна не была ни великим полководцем, ни мудрым политиком, но она мгновенно, за считанные дни, стала Божественным Символом, в который уверовали все — от обреченного на изгнание дофина до распоследнего нищенствующего монаха. Был дан знак свыше, и о том, как именно это произошло, мы поговорим ниже.
Как мы уже упоминали ранее, Столетняя война, по сути, началась не в 1337 году, а гораздо раньше — в середине XII века, когда легкомысленная и любвеобильная Алиенор де Пуатье, великая герцогиня Аквитанская, развелась со своим скучным и угрюмым первым мужем Людовиком VII Капетингом и вскоре вышла замуж за привлекательного и бравого Генриха, графа Анжуйского, которому спустя год после свадьбы помогла отвоевать корону Англии.
В отношениях двух королевств сложилась невиданная прежде в системе феодального права ситуация — король Англии стал вассалом короля Франции, поскольку одновременно являлся великим герцогом Аквитанским, а королем в Аквитании был именно Людовик.
Потомки Генриха и Алиенор унаследовали Гиень, которая на ближайшие столетия стала английским форпостом на континенте, а в Бордо правил герцог, в котором никто не видел чужестранца. Может быть, он и носил корону где-то там, за проливом, но говорил на французском языке, почитая английский «варварским», его пращуры были французами-анжуйцами, а на верхней ступени феодальной лестницы над герцогом стоял король Франции.
Неожиданное замужество прекрасной Алиенор привело к множеству конфликтов между родственными династиями Плантагенетов и Капетингов, начавшихся практически немедленно, отчего «столетняя» война вполне справедливо может именоваться «трехсотлетней». Филипп-Август воевал с Генрихом и Ричардом Львиное Сердце, Карл IV учинил с Эдуардом II «войну за Сен-Сардо» в 1324–1327 годах — этот территориальный спор, закончившийся боевыми действиями, становится громким прологом к началу собственно Столетней войны.
Так или иначе, со времен Алиенор и до конца XIV века «Трехсотлетняя война» не выходила за рамки трений между феодалами, основанных на феодальном же праве, феодальных отношениях и феодальном образе мыслей с освященной временем схемой «сеньор — вассал». Если угодно, это можно назвать «конфликтом хозяйствующих субъектов», совершенно непонятным для обычного горожанина, мелкого землевладельца или дворянчика из захолустья. Англичане тогда не воспринимались как оккупанты или захватчики, территории переходили от одного сеньора к другому, а француз он или британец — дело совершенно не принципиальное. Воевали не за страну и не за нацию — воевали за сеньора, поссорившегося с другим сеньором.
Ситуация начала меняться во второй половине XIV века после рейдов Эдуарда Черного Принца, имевших единственную цель: грабеж и устрашение населения. Если раньше солдата-грабителя ненавидели только за то, что он мародер, то теперь добавился второй пункт — ему желали смерти и за то, что он англичанин. Положение до крайности осложнилось после договора в Труа, по которому Карл VI Безумный де Валуа передавал права на корону Генриху Английскому в обход дофина, и когда после смерти обоих королей в Париже обосновался регент герцог Бедфорд. А теперь давайте взглянем на весьма примечательный 12-й пункт договора в Труа:
«…Также указанный сын наш [подразумевается Генрих V. — Прим, авт.] властью своей обязуется в кратчайшие сроки подчинить и привести к повиновению нам все и каждую из крепостей, городов, местечек, замков, земель и людей, каковые, будучи подданными нашими, отказывают нам в повиновении, таким образом показав себя мятежниками, и держат сторону партии, каковая в просторечии именует себя дофинской или арманьякской».
Таким образом, выходило, что все противники договора, сохранившие верность дофину, автоматически были записаны в мятежники, а «подчинить и привести к повиновению» означало, что новая власть была вправе проводить «полицейские акции» на всей неоккупированной территории Франции. Вдобавок Бедфорд начал относиться к Франции как к своей собственности — повышались налоги, шедшие в военный бюджет, английским лордам раздавались французские земли, на ключевые посты ставились коллаборационисты, прозванные «лжефранцузами». Характер войны для французов бесповоротно изменился: феодальный конфликт становился национально-освободительной войной, а англичане воспринимались отныне только как оккупанты и захватчики — в пламени Столетней войны рождалась французская нация…
