Итак, происходила борьба за выгодную, как мы сказали, позицию того места. Аттила направляет своих, чтобы занять вершину горы, но его предупреждают Торисмунд и Аэций, которые, взобравшись на верхушку холма, оказались выше и с легкостью низвергли подошедших гуннов благодаря преимущественному положению на горе…
Если верить старикам, то ручей на упомянутом поле, протекавший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых; увеличенный не ливнями, как бывало обычно, но взволновавшийся от необыкновенной жидкости, он от переполнения кровью превратился в целый поток. Те же, которых нанесенная им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, смешанные с кровью. Застигнутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, которую сами они — раненые — и пролили.
Там король Теодорид, объезжая войска для их ободрения, был сшиблен с коня и растоптан ногами своих же; он завершил свою жизнь, находясь в возрасте зрелой старости. Некоторые говорят, что был он убит копьем Андагиса, со стороны остроготов, которые тогда подчинялись правлению Аттилы. Это и было тем, о чем вначале сообщили Аттиле гадатели в их предсказании, хотя он и помышлял это об Аэции.
Тут везеготы, отделившись от аланов, напали на гуннские полчища и чуть было не убили Аттилу, если бы он заранее, предусмотрев это, не бежал и не заперся вместе со своими за оградами лагерей, которые он держал окруженными телегами, как валом; хотя и хрупка была эта защита, однако в ней искали спасения жизни те, кому незадолго до того не могло противостоять никакое каменное укрепление…
Так тревожил своих победителей этот воинственнейший король, хотя и окруженный. Сошлись тогда готы и римляне и рассуждали, что сделать с Аттилой, которого они одолели. Решили изнурять его осадой, так как он не имел запаса хлеба, а подвоз задерживался его же стрелками, сидевшими внутри оград лагерей и беспрестанно стрелявшими. Рассказывают, что в таком отчаянном положении названный король не терял высшего самообладания; он соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал во власть врагов".
Так пал Теодорих, старый король готов, недруг империи, вынужденный стать ее союзником».
Дальнейшие события приняли странный оборот. Григорий Турский сообщает: «Когда битва закончилась, Аэций сказал Торисмунду: "Теперь быстро отправляйся, иначе твой брат захватит престол твоего отца". Торисмунд послушался его совета, надеясь опередить своего брата и занять до него трон
[8]. На тех же основаниях Аэций убедил короля франков покинуть поле боя. Как только они ушли, Аэций собрал всю добычу, лежавшую на поле битвы, и отправился вместе с ней домой».
Аэций не стал преследовать гуннов и распустил свою армию! Искусный политик, он добивался контролируемого баланса сил: лучше два конфликтующих между собой врага, чем одна-единственная противостоящая сила. Гуннам позволили уйти, потому что их уничтожение сделало бы готов единственным противником империи, и в случае конфликта с Тулузским королевством империя оказалась бы вновь под ударом.
Рим не впервые сталкивался с ненадежностью союзников-варваров и старался упредить ее или, по крайней мере, иметь на случай измены «вариант Б». А вот Аттила несказанно удивился поведению своих противников: он уже смирился с поражением, как вдруг увидел, что лагерь вестготов пуст!
Гунны начали отступление. Конные лучники Аттилы, способные на быстрый отход, не понесли больших потерь. Иное дело — его пешие союзники-германцы, чью кровь впитали Каталаунские поля… Германские племена роптали, но пока не смели выступить против могущества Аттилы.
Так был отбит первый натиск Аттилы на Западную Римскую империю.
В западной историографии издавна считалось, что битва на Каталаунских полях спасла христианскую цивилизацию. Авторы находят этот взгляд таким же преувеличением, как и описание гуннов у Аммиана. Христианская цивилизация Запада в V веке еще не существовала. Ее зачатки появятся лишь через триста лет как результат «каролингского возрождения» — культурного движения, к которому сходятся нити всех традиций европейской латинской культуры. Деятели «Академии Карла Великого», кружка ученых, учащихся, любителей и покровителей учености, вооруженные «административным ресурсом» короля франков, сделают все, чтобы церковь стала объединяющей силой в разноплеменной и разноязыкой империи.
Малые религиозные группы, слабо связанные и конфликтующие между собой по вопросам веры и иерархии, — еще не цивилизация.
Поздняя осень империи
Сенатор IV–V веков больше не кутался в тогу — она вышла из моды вместе с патриотизмом, долгом и призывами к умеренности. Теперь сенаторы носили длинную льняную тунику-камизу и накидывали на нее летом прозрачную развевающуюся ткань, а зимой шерстяную мантию-далматик, нечто вроде плаща с жестким капюшоном.
Сенаторов теперь было четыре тысячи — две в Риме и две в Константинополе. Все они делились по богатству на три группы, из которых двум низшим к 450 году разрешили не посещать заседания (поскольку они беднели), а высшая группа едва ли когда-нибудь собиралась в полном составе, так как большинство сенаторов жило вне Рима, в своих гигантских поместьях. Помимо тех, кто заседал в куриях, сенаторами также стали называть себя крупные землевладельцы за пределами Италии.
Их богатства были неисчислимы. Олимпиодор утверждает, будто многие римские сенаторы получали до 40 тысяч фунтов золота (около 13 тонн) годового дохода, не считая выручки от продаж продуктов и ремесленных изделий, производимых в их поместьях и мастерских. Получив пост консула, сенатор был обязан устроить общественные развлечения и игры. Не самый родовитый сенатор Симмах, когда его сын получил высокую должность, потратил на пиры и угощения 2000 фунтов золота.
Галльские и итальянские сенаторы, могущественные и богатые, передавали имущество и власть по наследству, в Рим наезжали редко и содержали вооруженную охрану, отряды которой без преувеличения можно назвать частными армиями. Сенаторские владения, словно небольшие королевства, населенные наемниками, рабами, ремесленниками, охранниками, управляющими и прихлебателями, были независимы экономически (а часто и политически) — постепенно нарождался феодальный класс.
Некоторые деревни, расположенные близ этих давно исчезнувших «королевств», и поныне сохраняют в своих названиях имена владельцев: Витри (Виктор), Савиньи (Сабин), Лезиньи (Лициний). О могуществе магнатов говорит то, что еще император Гонорий фактически передал власть на местах в их руки; Аэций, сам будучи крупным земельным магнатом, фактически поставил римскую армию на службу личным интересам и отбил Галлию у варваров, а в 455 году собрание галльских магнатов в Арле избрало императором Авита, выходца из своих рядов.
Сидоний Аполлинарий в своем письме другу описывает Авитак — овернское поместье, которое его жена, дочь императора Авита, получила в приданое. Это сенаторское владение на берегах озера Эйда в Оверни охватывало пять тысяч гектаров полей и пастбищ, а в роскошном и изысканном жилище хозяина, украшенном фресками и мозаиками, имелись портики, римские бани, летние и зимние залы, спальни, приемные, кабинеты, купальни, хозяйственные постройки, мастерские, жилье прислуги… Поместья друзей Сидония не уступали в роскоши и к тому же обладали богатыми библиотеками. И все они — такова черта времени — были окружены высокими стенами и оборонительным валом. Сенаторы Запада находились в неявной, пассивной оппозиции к императору и империи, ничем их не поддерживая. Более того, обладая огромным влиянием при дворе и в бюрократическом аппарате, они, часто подкупом и запугиванием, уклонялись от уплаты земельного налога (gleba senatoria) и исполнения государственных и муниципальных повинностей. Десятилетиями они копили задолженности, взыскать которые империя уже не имела сил. Симмах, сам сенатор, в одном из писем жалуется: «Мы не можем переносить своеволия наших прокураторов, которые не только не уплачивают прежних долгов, но оттягивают уплату взносов даже ближайшего года».
