Вроде бы живи да радуйся, вот она — независимость, о которой так мечтали жители Утики, приструненные когда-то Хирамом Великим. Но у медали была и оборотная сторона — поддержки со стороны Тира теперь ждать не приходится, далекое отечество не поможет ни деньгами, ни флотом. Придется выкручиваться самостоятельно.
Иберийские финикийцы с трудом, но выкрутились, при этом потеряв лишь небольшие территории в районе Гадира. Сохранился относительный status quo — вывоз металлов из Тартесса на восток продолжается, а библейский пророк Иезекииль живший примерно в 622-570 годах до н.э., дает нам этому подтверждение в пророчестве о разорении города Тира:
«...Фарсис, торговец твой, по множеству всякого богатства, платил за товары твои серебром, железом, свинцом и оловом»
[23].
Фарсис — это Тартесс, остающийся ведущим поставщиком. Весьма примечательно упоминание олова, которым уплачено за тирийские «товары» — есть обоснованное подозрение, что западные финикийцы, особенно гадитане, не сидели сиднем в укрепленных городках на берегах Иберии, а плавали в Британию, к оловянным россыпям Корнуолла, добывать ценнейший элемент для выплавки бронзы.
Сами они, киркой, разумеется, не махали, — не купеческое это дело! — вполне достаточно прихватить в дорогу разноцветные стекляшки, на которые столь падки тамошние кельты и заняться обоюдовыгодным обменом с последующей трех-пятитысячепроцентной прибылью на перепродаже олова в Италии, Египте или Ассирии! Это же золотое дно! Клондайк, как выразились бы двадцать пять веков спустя!
Падение Финикии вовсе не означало разрушения финикийского Универсума, на что всерьез надеялись многие завистники и недоброжелатели выходцев из Тира. Густая сеть прибрежных колоний и раньше-то была полунезависимой, с минимальными обязанностями перед метрополией. Повседневная жизнь колонистов мало изменилась. Разве что появилось больше политической самостоятельности и ответственности за собственную безопасность.
Пример тому, финикийские колонии в западной части острова Сицилия: после 650 года до н.э. они объединились в федерацию городов Мотия, Панорм и Солунт, дополнительно заключив союз с местным племенем элимов-элимийцев, имевшем довольно мутное происхождение — не то выходцы из легендарной Трои, не то остатки одного из «народов моря».
Пакт с элимийцами был критически необходим финикиянам, поскольку на востоке Сицилии начало твориться невообразимое. Греки! Толпы греков!
В начале VIII века до н.э. там объявились халкидяне, построившие сразу три города. Им вдогонку примчались коринфийцы, основавшие Сиракузы. К концу столетия подоспели колонисты из находившейся рядом с Афинами Мегары, назвавшие свое поселение без всякой фантазии и творческого подхода — тоже Мегарой. VII век ознаменовался прибытием незваных гостей с Крита и Родоса.
Сицилия начала превращаться в банку со скорпионами, ибо греки немедля погрязли в кровавых склоках промеж собой, а в свободное от громких конфликтов с соплеменниками время начали заглядываться на богатую западную часть острова. В Мотии, лидере сицилийской федерации, к середине VII века до н.э. появляется крепостная стена, ранее отсутствовавшая за полной ненадобностью — с элимийцами и другим местными племенем, сиканами, финикияне жили в мире, а атаки с моря ждать не приходилось из-за абсолютного господства финикийского флота.
Древнегреческий историк Фукидид (460-400 гг. до. н.э), благодаря которому до нас дошли эти сведения, отличался чрезвычайной дотошностью и пристрастием к деталям — по большому счету он был первым настоящим историком античности, а не просто летописцем или обычным свидетелем неких событий, оставившим потомкам частные записи. Фукидид прилежно описывает создание федерации Мотии, Панорма и Солунта, их союз с аборигенами-сицилийцами, замечает, что от Сицилии до Карфагена рукой подать, но...
Но казалось бы, перед лицом греческой опасности мотийцы могли бы обратиться за помощью к сородичам — Карфагену, до которого по прямой через пролив всего-то чуть больше двухсот километров. Сутки морского пути. Ничего подобного! Ни малейшего упоминания. Никаких союзов, посольств, дружественных визитов.
Отсюда вывод: финикияне Сицилии предпочли остаться пусть и крошечным, но независимым государством и в случае опасности решили обороняться самостоятельно, без привлечения сил более могущественного южного соседа. Вероятно, до какого-то времени они воспринимали Карфаген как одну из многих других колоний, наподобие Гадира или какой-нибудь там Малаки. Осознание того факта, что после утраты суверенитета метрополией, всем западным финикийцам следовало бы держаться вместе, во избежание крупных неприятностей, пока не пришло — мол, сами справимся.
Сходные процессы имели место и в прочих регионах компактного проживания финикийских колонистов — отдельные (и почти беспомощные!) городки, иногда федерации или конфедерации нескольких поселений. Иберийские колонии тяготели к Гадиру. В Африке появился союз Лептиса Великого, Эа и Сабраты — едва ли не древнейших финикийских колоний, которым насчитывалось более семи веков!
Совсем неподалеку, в пятистах километрах к востоку от Лептиса (ныне Хомс, Ливия), в 630 году до н.э высадились греки с эгейского острова Феры и Крита, начали строить город Кирену и основали Киренское царство, просуществовавшее чуть больше столетия, до включения в состав персидской империи Ахеменидов. Ответом стало объединение финикийской Триполитании.
В разных, порой самых причудливых, политических формах началось спонтанное укрупнение бывших финикийских колоний — из былой сети факторий, локальных баз и торговых городов, поставленных перед фактом внешней угрозы, создаются неустойчивые и слабые союзы и федерации, объединенные, опять же, по этническому признаку. Эдакий «финикийский студень», рыхловатый и нестабильный.
Оставалось найти того, кто сумеет собрать все звенья цепи воедино и сплотить под новым знаменем напуганную воистину эпохальными переменами финикийскую вольницу.
Кандидат был один — Карфаген.
* * *
Сложилась уникальная, ни прошлом, ни в далеком будущем, невиданная ситуация. За всю историю человечества ни один в мире столетиями разделенный народ не сумел создать империю, при этом потеряв метрополию, которая, в свою очередь, никогда не являлась единым государством.
Рождающаяся Карфагенская держава — нонсенс. Единственный в своем роде прецедент, когда могучее государство образовалось на базе разрозненных торгово-транспортных узлов. Бывших купеческих заимок, без особого желания начавших медленное объединение исключительно по причине внешней цивилизационной опасности и боязни утратить прежде всего экономическую субъектность.
(Мы слышим возражения: а как же Великобритания в XVII-XIX веках н.э.? Ведь очень похоже? Ничего подобного. Британская империя создавалась из метрополии, а не без метрополии, со сжатой по времени стремительной колонизацией. И, конечно, без рассеяния англичан по миру на протяжении минимум пятисот лет, а тем более без «имперской инициативы», исходящей из захолустнейшего регионального центра, вдобавок еще и разругавшегося с королевской властью. Это сходство зеленой мартышки с зеленым крокодилом, которых объединяет даже не фактический цвет шкуры, а оттенок таковой).
