– Что мне с ними делать? – вздохнула молодая женщина, изображая преувеличенное раздражение. Она повернулась к Дзирту, снова улыбнулась. – Я не могу превратить Артемиса Энтрери в драука, но, уверена, сумею найти другие способы подвергнуть его пыткам.
– Ты хочешь произвести на меня впечатление или вызвать у меня отвращение?
– А разве я вызываю у тебя отвращение, Дзирт До’Урден? – пролепетала она невинным тоном, снова подошла вплотную к нему и легко провела кончиками пальцев по его лицу и груди. – Ты именно это чувствуешь сейчас, правда?
– Что тебе нужно? И кто ты такая? – настойчиво спросил он.
Она ударила его по лицу, и он не мог поверить в то, что такая хрупкая девушка нанесла ему такой сильный удар. Дзирт почувствовал, что ноги подкашиваются, и знал, что если бы не был привязан к столбу, то рухнул бы на пол.
– То, что мне от тебя нужно, я обязательно получу, – жестко произнесла она. – А насчет того, кто я такая… Я Ивоннель Вечная. Разве ты не понял? Я Верховная Мать Бэнр, когда мне этого хочется. Это мой город, и вокруг мои подданные. Мой город, Мензоберранзан, который ты предал.
– Ничего подобного.
– Ничего подобного? Может быть, мне перечислить бесконечные предательские поступки Дзирта До’Урдена? Может, мне вспомнить дворфа, твоего друга, который раскроил мне череп?
Это замечание подействовало на Дзирта, словно удар по лицу, и он взглянул на молодую женщину-дроу в смятении. Неужели он заблудился в пространстве и времени, снова движется против течения, возвращается в прошлое?
– Я не собирал армию, чтобы идти войной на Мензоберранзан, – проговорил Дзирт, и ни в голосе, ни в душе у него не было уверенности – настолько ошеломлен и растерян он был в этот темный момент.
– Но ты и не помог своим сородичам. Напротив, ты сражался против собственного народа.
– Бренор – мой друг. Дворфы были моим народом – не по рождению, а потому, что я сам их выбрал.
– Итак, ты признаешься в предательстве.
– Я признаюсь в том, что действовал по собственной воле, потому что я был свободен. И больше ни в чем.
Она рассмеялась.
– Ах да, твой выбор, твоя свободная воля, именно она привела к удару топора дворфского короля…
– По голове твоей тезки, – закончил Дзирт, пытаясь понять смысл происходящего.
Ивоннель снова рассмеялась.
– О, она была не просто моей тезкой!
Дзирт лишь в недоумении посмотрел на нее.
– Довольно разговоров об этом! – Ивоннель равнодушно махнула рукой, и голос ее снова стал спокойным. – Что было, то прошло. А теперь скажи, что мне следует делать с твоими друзьями?
– Делай что хочешь.
– Ты сам не веришь собственным словам. Ты не можешь так говорить. Я задала тебе вопрос.
Дзирт отвернулся.
– Если тебе все равно, я приведу их сюда, прикажу лечь на пол у твоих ног и изрублю на мелкие кусочки, – предложила Ивоннель. – Ты этого хочешь?
Дзирт не смотрел на нее, не отвечал, не желая доставлять ей удовольствия.
– Но я могу их отпустить.
– Ты никогда этого не сделаешь, – произнес Дзирт, по-прежнему не глядя на свою тюремщицу.
Она взяла его за подбородок и заставила повернуть голову. Взгляд ее приковал Дзирта, удерживал его, точно так же, как ее рука, и она прикасалась к его телу, разжигая в нем первобытный огонь. Ивоннель была так близко, он чувствовал на лице ее сладостное дыхание, и эти глаза, казалось, проникали в самую душу и порабощали ее.
– Люби меня, – прошептала она.
Дзирт резко втянул воздух и попытался отвести взгляд.
– Люби меня, и я позволю им уйти.
– Ты этого не сделаешь.
– Сделаю! Они – ничто. Ты – главный приз.
– Нет, – прошипел Дзирт и закрыл глаза.
Ивоннель вцепилась в него, приникла к его губам и поцеловала его, насильно заставила его открыть рот. Он почувствовал исходящую от нее силу, физическую силу и силу воли, и даже не смог вдохнуть.
Девушка отступила и рассмеялась – и снова ударила его по лицу, отчего он едва не потерял сознание.
– Стань моим любовником, и я оставлю твоим друзьям жизнь!
– Нет… я не могу.
– Можешь.
– Я не могу!
– Тогда дай мне клятву в верности.
– Не могу.
– Даже ради тех троих, которые тебе якобы дороги? Ты готов обречь их на смерть?
– Ты не оставляешь мне выбора, потому что то, что ты предлагаешь, – это не выбор.
– Я Избранная Ллос, а ты – Воин Ллос.
– Нет, никогда!
– Да, Дзирт До’Урден. В этом вопросе у тебя нет выбора. Люби меня! Стань моим верным слугой.
– Я не могу этого сделать, – прошептал Дзирт, но голос его прозвучал уже не так вызывающе – казалось, он был сломлен. Он вздохнул, застонал и безвольно повис на своих веревках.
И снова Ивоннель взяла его за подбородок и заставила взглянуть себе в глаза, но теперь прикосновения ее были нежны.
– Какому богу ты поклоняешься? – спросила она негромко; он услышал в ее голосе сострадание и решил, что оно искреннее.
– Какой ответ ты хочешь услышать от меня?
– Я хочу услышать правду.
– Миликки была для меня ближе всех к тому божеству, которого я искал.
– Ты называешь Миликки своей богиней?
Дзирт обнаружил, что ступил на зыбкую почву. Дело было даже не в том, что он сейчас скажет этой странной женщине-дроу, но больше в том, что его заставляли сказать правду самому себе, честно, откровенно.
– Она была самой близкой к идеалу, она была именем, которым я назвал то, что было в моем сердце. Но потом я перестал быть уверен и в этом. И поэтому я не назову ее своей богиней.
– Значит, ты не поклоняешься ни одному богу?
Дзирт пожал плечами.
– Ты даже не можешь произнести это вслух, верно? Может быть, ты хочешь сказать, что ты сам для себя бог, ты, жалкий смертный?
Дзирт взял себя в руки и, несмотря ни на что, почувствовал твердую почву под ногами.
– Я хочу сказать, что сердце подсказывает мне правду, – произнес он. – Мне не нужно, чтобы кто-то указывал мне, что есть зло, а что есть добро. Я понимаю одно: если я слаб, значит, я выбрал неверный путь. И это только моя ошибка, а не ошибка какого-то там бога.
Выражение лица женщины изменилось, и она снова улыбнулась.
– Тогда будь слабым, – произнесла она, придвигаясь к нему, чтобы поцеловать.
Дзирт отвернулся.
Но она схватила его снова. Эта Ивоннель была такой сильной, что он не мог сопротивляться, и она снова поцеловала его. Прикосновение ее губ и языка были такими страстными, что тело его словно охватило пламя, почти причинявшее ему боль, обещавшее нестерпимые мучения и в то же время самое сладкое наслаждение.
