Болезнь, которая за последние три или четыре года лишила голову господина Рокфеллера волос, забрала даже ресницы и брови, раскрыла всю силу его великой головы… Большие одутловатые щеки неприятно набухли под глазами, кожа, покрывающая их, имеет необычно нездоровую бледность. Эта одутловатость, эта нечистая плоть отталкивает из-за ужасающей тонкой щели рта… Господин Рокфеллер, возможно, и стал самым богатым человеком в мире, но он заплатил. Ничто другое, кроме расплаты, не прорезает такие линии на лице человека, не располагает его губы под таким печальным углом96.
Рокфеллер мог отмахнуться от критики своих деловых методов со стороны Тарбелл, как от предвзятости, но портрет причинил ему глубокую боль. Он был в ярости, что Тарбелл превратила его алопецию, доставившую столько страданий, в признак морального падения. Не меньше расстроили его заявления о том, что он неловко чувствовал себя в своей церкви, это било в сердце его веры. Позже он сказал, что не испытывал страха, «потому что нет другого места, где на публичном собрании я чувствовал бы себя, как дома, кроме как в этой старой церкви, куда приходил еще мальчиком четырнадцати лет и где меня окружали друзья»97. Откровенная жестокость портрета не позволила Рокфеллеру увидеть обоснованную критику Тарбелл его деловых методов. Для Рокфеллера эта злоба стала последним необходимым ему доказательством предвзятости Тарбелл по отношению к нему.
* * *
Пока легионы врагов Рокфеллера желали поговорить с Тарбелл, ей пришлось встретиться с самым злобным противником, его братом Фрэнком. Отказываясь прощать Джона после дела Корригана, Фрэнк время от времени появлялся в прессе с пламенными проклятиями. Во время выхода серий в «Мак-Клюрз» одна из вашингтонских газет цитировала его слова: «страх похищения стал манией» у брата, и «его везде сопровождают вооруженные люди, готовые отразить любую попытку захватить его»98. На самом деле Фрэнк годами не видел Джона и только повторял слухи.
Тарбелл всегда уклончиво рассказывала о своем знакомстве с Фрэнком Рокфеллером, но ее бумаги вскрывают невероятную историю. Хотя брат Сиддалла был одним из адвокатов Фрэнка, договориться об интервью это не помогло. Затем в январе 1904 года произошел прорыв. Сиддалл узнал, что серия Тарбелл приобрела двух неожиданных поклонников: дочь Фрэнка и его зятя, Хелен и Уолтер Боулер. Используя господина Боулера как посредника, Фрэнк указал условия для тет-а-тет с Тарбелл: «Я не хочу, чтобы кто-то из членов моей семьи узнал об этом интервью. Никто и никогда не должен узнать о нем. Я встречусь с мисс Тарбелл в моей конторе в Гарфилд-билдинг. Никого не должно быть. Ни один клерк не должен знать, кто такая мисс Т.»99.
Следуя инструкциям, Тарбелл даже переоделась для маскировки. Это интервью станет одним из самых неспокойных в ее долгой карьере. Фрэнк казался откровенным, он философствовал и говорил несдержанно, исходя желчью против брата. Временами его разглагольствования, полные жалости к себе, выдавали неуравновешенного человека. Позже Тарбелл записала свои впечатления, в том числе заявления не для публикаций:
«Он, казалось, смутно догадывался, что говорить со мной неестественно и чудовищно, и все же был так обижен, что не мог сдержаться. Он начал говорить о своем брате, называя его «этот человек». «У меня нет ничего общего с этим человеком, – сказал он. – Я не хочу его видеть. Я видел его всего раз за восемь лет, и то случайно. Он разрушил мою жизнь. Почти довел мою жену до безумия. Два года назад мне пришлось поместить ее в санаторий, где она провела почти год, и все из-за мстительных чувств этого человека ко мне». Он говорит: «Я читал все ваши статьи. Некоторые из них я прочитал два или три раза. Ни один литературный предмет не интересовал так сильно меня и людей, с которыми я общаюсь»100.
Не зная о бурной истории между братьями, Тарбелл призналась, что Фрэнк был последним человеком, от которого она бы ожидала добровольной выдачи информации. Проницательную деловую журналистку, сколь бы сильно она ни желала получить сведения, оттолкнули уродливые эмоции, которые он показал. Предсказуемо, что Фрэнк вытащил удобную для него версию дела Корригана. Он описал Джона, как садиста, получавшего удовольствие от того, что он дает людям деньги, а если они не выплачивают, забирает их залог и уничтожает их: «Кливленд можно вымостить закладными, которые он взыскал с людей в стесненных обстоятельствах»101. Хотя у Тарбелл сложилось впечатление, что Джон Д. действовал этично по отношению к Корригану, она так вольно цитировала иск против Рокфеллера, что скрыла, что была на его стороне.
Фрэнк дал мало фактов и просто исторгал злобу. Он сказал Тарбелл, что у Джона только два стремления, стать очень богатым и очень старым, и даже подверг жесткой критике Сетти, назвав ее «недалекой, прижимистой и набожной» женщиной, чья величайшая цель – «слыть хорошей христианкой и впечатлить мир набожностью и домашней гармонией»102. Согласно Фрэнку, Сетти была хитрой, алчной ханжой, следившей, чтобы благотворительность Джона широко освещалась и соответствующим образом религиозно окрашивалась. Нанося последние штрихи на этот жуткий портрет, Фрэнк позже сказал одному из помощников Тарбелл: «[У Джона] имеется заблуждение, что бог поставил его управлять всем богатством в мире, и, пытаясь делать это, он уничтожает людей направо и налево. Говорю вам, когда вы опубликуете эту историю, люди поднимутся и забросают его камнями… Он монстр»103.
Фрэнк припас еще две сенсационные новости для Тарбелл. Сначала он сказал ей, что «настоящая причина, по которой я послал за вами, в том, что я хочу однажды написать о жизни моего брата. Я не могу писать. А вы можете сделать подобную вещь, и я хочу знать, сделаете ли вы это, используя мой материал»104. Тарбелл не вполне представляла себя «литературным призраком» Фрэнка Рокфеллера. С другой стороны, она не хотела спугнуть его и пробормотала, что поможет, если работа в редакции позволит. Затем Фрэнк выступил с примечательным финалом своего бреда о брате: «Я знаю, вы думаете, что я обижен и это неестественно, но этот человек разрушил мою жизнь. Не понимаю, почему я не убил его. Должно быть, есть бог, не позволивший мне совершить такое, так как сотни раз я встречал его на улице и я знаю, мне следовало застрелить его»105.
Тарбелл не цитировала его фоновые замечания и сохранила анонимность Фрэнка. Но такая одержимость должна была подсказать ей необходимость крайне осторожно обращаться с делом Корригана. Вместо этого, проявив оплошность, она использовала материал Фрэнка в такой небрежной, вводящей в заблуждение манере, что Рокфеллер справедливо обвинил ее в искажении истории.
Возможно, главная причина, по которой Фрэнк не вынес брату мозги, заключалась в том, что он не хотел убивать одного из своих главных банкиров. Не в состоянии обуздать азарт, Фрэнк взял еще один чрезвычайный кредит в сто восемьдесят четыре тысячи долларов у Уильяма во время паники 1907 года. Фрэнк не знал – но наверняка подозревал, – что Джон гарантировал половину займа, обеспечив долг восемьюстами головами скота и сотней мулов на ранчо Фрэнка в Канзасе. На самом деле Джон Д. нес этот долг до смерти Фрэнка, хотя в начале 1912 года Фрэнк опять начал ораторствовать перед репортерами, и Джон отправил адвоката сообщить неблагодарному брату о настоящем источнике денег, которые так долго его поддерживали.
