Состояние Рокфеллера росло и выходило за рамки воображения, а Джон Д. сохранил свою мистическую веру, что бог дал ему деньги на пользу человечеству. Очевидно, бог не был согласен с мисс Тарбелл, иначе почему он одарил именно этого предпринимателя таким изобилием? Рокфеллер считал свое состояние не личной индульгенцией, а общественным трестом, и необходимость распорядиться им в начале 1900-х годов, когда его акции «Стандард Ойл» и другие инвестиции фантастически выросли в цене, превратилось в настоятельную потребность. В эпоху до Гейтса Рокфеллеру было сложно расширять свои пожертвования пропорционально богатству – эта нагрузка верным образом толкала его к душевной пропасти. Тарбелл подчеркивала, что Рокфеллер отдал лишь малую долю своего общего богатства: от тридцати пяти до сорока миллионов долларов или эквивалент дивидендов «Стандард Ойл» за три года. (На самом деле он уже отдал сумму, превышающую указанную в несколько раз.) Чтобы парировать политические нападки и смягчить общественное мнение, теперь ему нужно было раздавать деньги в гораздо большем масштабе. Из исключительно эгоистичных соображений ему нужно было показать, что, как филантроп, он может действовать незаинтересованно и на пользу обществу. Комментаторы, считающие, что его благотворительность грубо продвигает его экономические интересы, упускают гораздо более важную цель: необходимость доказать, что богатые предприниматели способны благородно распорядиться грузом богатства. Благоразумное вложение его состояния могло снять и дальнейшие вопросы о его происхождении.
Рокфеллер из политической необходимости дистанцировался от своей филантропии, которая будет отмечена сдержанным стилем. «Разгребатели грязи» питали такое недоверие к Рокфеллеру, что ему приходилось противостоять подозрениям, что филантропия это просто очередная уловка, способ отполировать свой публичный образ в преддверии расследований. Благотворительные проекты Рокфеллера ограничивал фундаментальный парадокс: при их невероятной мощи, они были сдержаны в ее проявлении. Объясняя, почему члены правлений Рокфеллера никогда не дают интервью, Гейтс однажды сказал, что, если они будут превозносить их пожертвования, это «неизбежно возбудит подозрения, что дары [Рокфеллера] не лишены отметины корысти»2.
Гейтс помогал Рокфеллеру определить приоритеты в том, что касается предвосхищения критики. Рокфеллер начал уделять меньше внимания партийным и приходским заботам, таким как Антисалунная лига Энтони Комстока и Нью-Йоркское общество подавления порока, в пользу программ со всеобщим признанием и поддержкой – проекты, без сомнения, хорошие, помогающие всем классам людей и не имеющие и капли примеси корыстного интереса. Цели, не соответствующие этим критериям, либо низводились до небольших личных подарков от Рокфеллера, либо исключались совсем. В своих мемуарах Рокфеллер написал, что искал успеха в шести сферах жизни, и выбор примечателен их общей непротиворечивостью: «1) Поддержка существования, 2) правление и законодательство, 3) литература и языкознание, 4) естественные науки и философия, 5) искусство и эстетическое воспитание, 6) мораль и религия»3. Кто мог бы возразить против таких ключевых положений?
Труднее всего оказалось разрешить вопрос, как совместить филантропию и самостоятельность. Постоянным кошмаром Рокфеллера был страх, что он начнет плодить зависимость, иссушать протестантское отношение к труду. «Это весьма сложно, – признавал он, – научиться давать, не ослабляя моральный дух получающего дар»4. Он содрогался при мысли об армиях попрошаек, пристрастившихся к подачкам. Еще в 1880-х годах, рассматривая поддержку ветеранской организации в Кливленде, он предупредил брата Фрэнка, что «не хочет приучать толпу безответственных авантюрных ребят обращаться при виде меня за деньгами всякий раз, как им заблагорассудится»5. Он постоянно напоминал сыну, что легче начать благотворительную работу, чем ее закончить.
Он был осторожен, не желая нарушать существующую общественную иерархию. Совершенно убежденный, что общество воздает по заслугам, он верил, что богатые вознаграждены за незаурядный ум и предприимчивость. Точно так же неудачи, испытываемые человеком в жизни, имеют своим основанием какой-либо дефект в его организме, какую-либо слабость, духовную или телесную, слабость воли или темперамента… Я твердо уверен, что причину экономического неравенства людей надо искать в их личном между собой несходстве, что можно достигнуть широкого распространения богатства и благосостояния единиц лишь при посредстве сильной личности, в которой удастся выработать весь комплекс вышепоименованных свойств6.
Он вкладывал средства в образование и медицинские исследования, так как они укрепляли получателей и готовили их к эволюционной борьбе – то есть вооружал их для соревнования, но не вмешивался в результат. По этой же причине он никогда не направлял свое богатство на непосредственное снижение бедности и презирал любую благотворительность, к которой примешивалось социальное обеспечение. «Вместо того чтобы подавать милостыню нищим, – говорил Рокфеллер, – надо что-то предпринять, если возможно, для устранения причины существования нищих, тогда удастся достичь чего-то глубокого и более широкого и стоящего»7. В отличие от Карнеги, он не строил библиотеки, спортивные сооружения или мюзик-холлы для отдыха простых людей, а поддерживал исследование в чистом виде, дающее более общие преимущества.
На Рокфеллера, сосредоточившегося скорее на профилактике, чем на улучшении состояния, повлияли два реформаторских движения. К 1900 году многие прогрессивные деятели устали заниматься симптомами социальных болезней и начали искать фундаментальные причины. Они не задерживались на отдельных добрых делах, а нацелились на системное исправление подоплек бедности. Основываясь на новой вере в научный метод, они привлекали быстро растущий новый средний класс, получивший образование в развивающейся системе университетов, и задействовали опыт экспертов в предпринимательстве, труде, сельском хозяйстве и других сферах. Этот новый технический класс подготовил население, давшее сотрудников филантропии Рокфеллера. «Научная реформа» привлекала Рокфеллера, которому нравилось анализировать системы и выискивать скрытые причины. Да и в «Стандард Ойл» он сам выигрывал от научных прорывов, подобных процессу Фраша.
Работа Рокфеллера подкреплялась движением социального евангелия, объединившим реформу общества с моральным подъемом и религиозным обновлением и достигшим пика в 1900–1920 годы. Для обоих Рокфеллеров, старшего и младшего, это стало идеальным синтезом, способом быть политически либеральными и современными, не отступая от старомодной неприязни к азартным играм, проституции, алкоголю и другим грехам, которых традиционно сторонились баптисты. Движение также гарантировало, что реформа происходит под эгидой надежного авторитета религии. Движение социального евангелия позволило Рокфеллеру сделать мягкий переход от узкого конфессионального жертвования к более светским всеобщим дарам.
* * *
Фредерик Т. Гейтс был душой и покровителем благотворительных проектов Рокфеллера. В то время он был почти невидим публике, но в его посмертно опубликованных воспоминаниях очевиден его серьезный вклад в эти благотворительные проекты… И все же Гейтса подготовил Рокфеллер, и если он получил значительную степень свободы, то только потому, что Рокфеллер выучил его как свое доверенное лицо. Рокфеллер держался в стороне от своей благотворительной империи, и его роль неизбежно принижалась, но Гейтс сделал так, чтобы именно Рокфеллер высказал идею основания медицинского исследовательского института. Около 1894 года, когда Уильям Рейни Харпер предложил создать в Чикагском университете медицинскую школу, Рокфеллер выдвинул в ответ новое предложение о создании медицинского факультета, посвященного главным образом или исключительно исследованиям. Гейтс имел врожденную способность придворного воплощать в жизнь желания своего суверена с несравнимой энергией и интеллигентностью, поэтому, когда три года спустя он предложил создать медицинский исследовательский институт, он знал, что его слова найдут благосклонный отклик у Рокфеллера.
