Отойдя от дел, он посвящал филантропии около часа в день. И ему удавалось возглавлять благотворительную вселенную не только именем, но и делами, требуя, чтобы его управляющие действовали с точностью ученых, экономической стойкостью дельцов и страстью проповедников. Опасения Чарльза Элиота, что Рокфеллер не испытывал удовлетворения от своих добрых дел, не оправдались, он был поглощен РИМИ. «Если бы все наши пожертвования дали только то, чего достигли отличные, способные честные люди из Медицинского института, – заметил он однажды, – это бы оправдало все потраченные нами деньги и все усилия»21. Сын Дока Рокфеллера больше гордился РИМИ, чем всеми своими творениями, не считая «Стандард Ойл». В ответ на письмо Элиота Гейтс объяснил, что Рокфеллер в курсе происходящего:
«В мои задачи входит лично информировать господина Рокфеллера обо всем важном, что происходит в Институте и о каждой обещающей линии исследований. Он знает, какие направления экспериментов стоят на грани успеха и каковы захватывающие надежды для человечества. Я видел, как из его глаз струились слезы радости, когда он размышлял о прошлых достижениях и будущих возможностях Института. Он человек чуткий и отзывчивый, равно как и человек с тонким и живым чувством юмора»22.
Этот портрет, даже если допустить некоторое преувеличение, по сути, справедлив.
Хотя Флекснер наносил Рокфеллеру визиты вежливости и его всегда принимали радушно, по вопросам политики они с Уэлчем имели дело в основном с доверенными лицами, не связанными с медициной, – Гейтсом, Младшим и Старром Мерфи. Ученые делали презентации, пробуждавшие высокую драму их исследований, удерживая восхищение своих аудиторов. Президент Гейтс сидел во главе стола, со съехавшим галстуком и взлохмаченными волосами, спадающими на лоб, загораясь энтузиазмом при каждом новом открытии, а сдержанный Младший задавал хорошо подобранные вопросы. И Гейтс, и Младший, привносили почти мистическую глубину в эти встречи, как будто обретали новую духовность в науке. Гейтс сравнивал РИМИ с «теологической семинарией» и описывал работу Флекснера, как своего рода молитву. Он говорил Флекснеру: «Вам Он шепчет Свои секреты. Вам Он открывает таинственные глубины Своего Бытия. Были времена, когда, глядя в ваши микроскопы, я ни слова не мог промолвить от благоговения. Я чувствовал, что заглядываю грешными глазами в сокровенные тайны Всевышнего»23. Для многих людей, связанных с началом филантропии Рокфеллера, наука, казалось, выступает, как новая светская религия по мере того, как отмирают старые духовные истины.
* * *
Циники думали, что РИМИ будет низведен до бесполезной башни из слоновой кости, поэтому Гейтс старался оградить Флекснера от всех беспокойств по поводу немедленных результатов. Затем, зимой 1904–1905 годов, неожиданно возникла возможность проявить героизм: в эпидемии цереброспинального менингита умерло три тысячи ньюйоркцев. В ответ Флекснер разработал на лошадях сыворотку для лечения заболевания. Проводя опыты на обезьянах в 1907 году, он выяснил, что, если вводить ее в определенное место в позвоночнике, сыворотка эффективно лечит болезнь. Рокфеллер с нетерпением следил за событиями и сказал другу 17 января 1908 года: «Всего два дня назад меня позвали к телефону поговорить с немецким доктором, который дал ее пациенту, и он рассказал, что через четыре часа после первого применения температура нормализовалась, и он очень надеялся в тот момент на выздоровление пациента»24. До начала 1911 года, когда эстафету перехватил Отдел здравоохранения города Нью-Йорк, РИМИ раздавал сыворотку Флекснера бесплатно, в качестве общественной работы. Позже заболевание стали лечить сульфамидами, а затем антибиотиками, но пока сыворотка Флекснера милосердно спасала сотни, а возможно, и тысячи жизней. Пресса восхваляла его как творца чуда, преумножая славу лаборатории.
В бурный период антимонопольных исков триумф Флекснера создавал в обществе доброжелательное отношение к Рокфеллеру, и это сказалось на щедрости хозяина. В начале 1907 года директоры института просили Рокфеллера пожертвовать шесть миллионов долларов; желая сдержать романтичные мечты, он согласился на два миллиона шестьсот тысяч или менее чем на половину желаемой суммы. В тот же год Младший сообщил ему, что как раз подходящее время построить рядом небольшой госпиталь, обещанный Флекснеру; общая стоимость дара и госпиталя составила бы восемь миллионов долларов. Пока Рокфеллер размышлял над этим, триумф сыворотки Флекснера перевесил чашу весов, и в мае 1908 года Младший уведомил правление, что отец, отдавая дань достижению, создаст госпиталь на шестьдесят мест и изолятор – на девять. Пока на столе раскладывали чертежи, Рокфеллер умерял свою щедрость обычными прижимистыми просьбами об экономии. «Этим институтам легко просить денег, – сказал он сыну. – Мы же ни фартинга не можем тратить неблагоразумно»25. Когда в 1910 году госпиталь открылся, он бесплатно лечил пациентов с любым из пяти приоритетных исследуемых заболеваний: полиомиелит, долевая пневмония, сифилис, болезни сердца и кишечный инфантилизм. Четыре палаты на верхнем этаже были зарезервированы для семьи Рокфеллера, но Старший ни разу не воспользовался привилегией, несмотря на постоянные уговоры Гейтса: «Врачи крайне вежливые, мягкие и внимательные, а медсестры просто эталон своего племени», – убеждал он26. Но Рокфеллер упрямо предпочитал остеопатов и гомеопатов, которых ему тоже было проще контролировать.
Теперь, став независимой и надолго обосновавшейся организацией, РИМИ утвердил внутреннюю документацию и создал правление директоров по науке с неограниченным контролем над исследованиями – беспрецедентная декларация о вере в науку в анналах американской филантропии. (Отдельный совет попечителей занимался вопросами финансов.) По оценке одного периодического издания, РИМИ теперь был, «вероятно, лучше всего оборудованным учреждением в мире по изучению причин и способов лечения болезни» – большая заслуга оборудования возрастом менее десяти лет27. Он становился самым богато финансируемым учреждением такого рода на земле и начал выпускать бесконечный перечень медицинских чудес.
Флекснер был не только лабораторным волшебником, он мастерски выискивал таланты. Он собрал блестящих блуждающих, нелюдимов и чудаков, на чьем творчестве благоприятно сказывалась спокойная атмосфера института. На своем утесе на Ист-Ривер он собрал великолепных ученых – он гордо называл их своими примадоннами, – в их числе Пауль Эрлих и Жак Лёб. Еще одним гениальным приобретением стал японец, сотрудник лаборатории, Хидэё Ногути, который выполнит новаторскую работу по исследованию сифилиса. Флекснер превратил институт в несколько автономных департаментов, каждый ставший вотчиной местного гения, тогда как он сам строго следил за основным бюджетом.
Самым дальновидным решением Флекснера стало нанять хирурга доктора Алексиса Карреля из Чикаго, рожденного во Франции. Невысокий, плотного сложения, с прямой военной выправкой, Каррель был католиком, мистиком и убежденным роялистом. Его направление в медицине определилось в 1894 году, когда убийца напал с ножом на президента Франции Сади Карно, и тот истек кровью из-за повреждения кровеносных сосудов. Каррель, которому тогда был всего двадцать один год, занялся загадкой соединения поврежденных сосудов и придумал решения, которые упростят переливание крови, трансплантацию органов и другие передовые хирургические процедуры. Рокфеллер часто рассказывал гостям за ужином драматическую историю, как доктор Каррель в 1909 году спас жизнь недоношенному младенцу, у которого обнаружилось melena neonatorum (мелена новорожденных при геморрагической болезни новорожденных), при котором кровь выделяется в пищеварительном тракте. Проведя чудесную операцию, Каррель воскресил побелевшего младенца, подсоединив вену на его ноге к артерии отца, врача из Нью-Йорка; через несколько минут лицо ребенка приобрело розовый румянец. В 1912 году Каррель стал первым ученым из Америки, получившим Нобелевскую премию по медицине.
