Рокфеллер, выступающий из этой рукописи, то насмешлив, то радушен, то пылок, то сардоничен. Человек, четко излагающий свои мысли, он хитроумно оправдал свои действия, но никогда ни с кем не делился жизненно важными внутренними размышлениями, в которых он примиряет свои деловые и религиозные убеждения. Интервью показывает экстраординарную энергию, вложенную в обоснование и поиск оправдывающей позиции. Если он не чувствовал нужды объясняться перед публикой, он испытывал мощную необходимость оправдать свое поведение перед самим собой. Инглису Рокфеллер озвучил расширенную защиту трестов, вероятно, уникальную среди их создателей. И все же в атмосфере исповедальни, Рокфеллер был часто многословен, но не искренен; привычка секретности слишком глубоко проникла в его сущность. Он не озвучивал сожалений об антиконкурентных методах и казался неспособным на настоящую самокритичность. Если послушать Рокфеллера, «Стандард Ойл» теперь была любимой организацией, которой поклонялись массы за то, что она несла дешевую нефть: «Сегодня признают, что вся работа, от начала и до конца, одна из наиболее примечательных, если не самая примечательная в анналах коммерческих предприятий всех времен»30. Ни разу за три года Рокфеллер не упомянул разделение 1911 года, и он странным образом говорил о «Стандард Ойл» так, как будто трест все еще существовал. Когда Инглис вызвался зачитать решение Верховного суда 1911 года, Рокфеллер отказался: «Нет; я никогда не слышал, как читали решение. Я устранился; оставил адвокатам»31.
Все интервью Рокфеллер настаивал, что совместная работа торжествует над конкуренцией в американской жизни – что может показаться странным после принятия антимонопольного закона Клейтона в 1914 году, запрещавшего несправедливые торговые методы, такие, например, как соединенное директорство, и после создания в 1915 году Федеральной торговой комиссии, выявлявшей антиконкурентные меры и закреплявшей конкуренцию как главный принцип американской экономики. Но совершенно не похоже, что Рокфеллер поддался самообману, следует вспомнить, что интервью Инглиса началось вскоре после вступления Соединенных Штатов в Первую мировую войну. Отказавшись от своей антимонопольной политики, правительство убеждало компании «Стандард Ойл» объединить усилия, и Рокфеллер ликовал, что «Правительство само пришло к взгляду, [которого руководители «Стандард Ойл»] придерживались все эти годы, и, невзирая на закон Шермана и все разговоры другой стороны, правительство само пошло дальше, чем мечтали все эти организации»32. В феврале 1918 года для координации поставок нефти была создана Межсоюзническая нефтяная конференция, и «Стандард Ойл, Нью-Джерси», обеспечившая четверть всех потребностей союзников в нефти, работала близко со своим соперником, «Роял Датч/Шелл». Стратегическое значение нефти теперь признали во всем мире, и восемьдесят процентов нефти шло от американских компаний. Лорд Керзон, член Военного кабинета Британии, на послевоенном ужине в Лондоне поднялся и заявил: «Союзники приплыли к победе на волнах нефти», – и Рокфеллер ликовал, уверенный, что его собственная работа первопроходца в этой сфере стала материальным вкладом в победу33. В общей сложности Рокфеллер выделил семьдесят миллионов долларов на войну, в том числе двадцать два миллиона долларов из Фонда Рокфеллера на спасение бельгийцев от голода после немецкой оккупации, и его щедрость вызвала громкие восхваления от когда-то настороженной публики. Для Рокфеллера поражение Германии означало ни больше, ни меньше, чем окончательное благословение Богом «Стандард Ойл». «Должно быть, Провидение управляло этим скоплением великих фондов, использованных с такой заметной выгодой, чтобы помочь освободить мир от уз самоуправства военной власти, которое угрожало сокрушить свободу всего человечества»34.
Поэтому общий фон, на котором проходило интервью Инглиса, должно быть, укрепил уверенность Рокфеллера в его собственной правоте. Пока Инглис осиливал Ллойда и Тарбелл, Рокфеллер придирался ко многим ошибкам, но многие отрывки слушал в тишине, признавая их правоту. Он как будто был неспособен произносить имена Ллойд и Тарбелл и насмешливо ссылался на «выдающегося историка» или пользовался иным пренебрежительным метафорическим образом. Ллойда он считал безрассудным, истеричным и неточным. «Тарбелл гораздо более опасна, – сказал он. – Она действует под предлогом справедливости, беспристрастности, и под этим предлогом проталкивает в свою «историю» все злые и пристрастные вещи»35. Он во многом отвечал на ее обвинения личными нападками, изобилующими примерами мужского шовинизма. «Как некоторые женщины, она искажает факты, выдает за факты то, что, как она знает, не является правдой, и совершенно пренебрегает разумом»36. Поначалу Рокфеллер отметил, что Тарбелл хвалит его и создает достоверность последующей критики, но позже ему пришлось признать, что ее объективность – это не просто поза. «Ну и ну, меня все время поражает ее манера! – воскликнул он в какой-то момент. – В нем так много благоприятного для «Стандард Ойл компани». При всех ее предубеждениях… и правда удивительно, что она готова говорить так благожелательно и отдавать должное «Стандард Ойл» и ее руководителям»37. Без самых ничтожных доказательств он пришел к нелепому вымыслу, что Ида Тарбелл теперь мучается от чувства вины за то, что оклеветала его. «И если только она могла бы заставить публику забыть свои слова и то, с каким ядом она их произнесла, разве не жила бы она более мирной жизнью и не умерла бы более мирной смертью? Мир ее праху!»38
Хотя Рокфеллер старался говорить, как государственный деятель, гнев все же проникал в разговор. Даже притом, что обличительные материалы Ллойда и Тарбелл привели к распаду «Стандард Ойл», он настаивал, что «их труды не имели успеха и вернулись к ним бумерангом»39. Чем больше он говорил, тем больше выходил скопившийся яд, и наконец он начал изрыгать ненависть к «социалистам и анархистам», осмелившимся нападать на него: «Сегодня они вонь в ноздрях всех честных мужчин и женщин. Они – яд, и я бы сделал так, чтобы они собрались и создали колонию и прожили свои теории и съели друг друга; так как они ничего не производят и живут, как паразиты, на том, что создают честные люди, бережливые и деятельные»40. Этот голос семья и близкие доверенные люди никогда не слышали – настоящий Рокфеллер без цензуры, которого так тщательно заставлял молчать Рокфеллер-христианин. В конечном итоге интервью Инглиса стало лечебным разговором, так как титан воскресил затаенную боль, существование которой он долго отрицал. Он не был христианским мучеником, он был человеком с обычной человеческой уязвимостью и понятной необходимостью излить душу.
Инглиса захватила притворная искренность Рокфеллера. Он не стал вступать в случайные дискуссии, а придерживался безопасного запланированного формата чтения из Ллойда и Тарбелл и записывания дословных ответов. Он не высказывал настойчивого желания изучить документы «Стандард Ойл» или бумаги Рокфеллера и лениво получил большую часть истории сквозь фильтр памяти Рокфеллера. Хотя он опросил многих родственников и коллег, они знали, что его направил Рокфеллер и, неудивительно, что вспоминали его в розовом цвете.
Младший вскоре увидел, что Инглис соблазнился легкой жизнью в поместьях Рокфеллера и хочет растянуть работу. Позже Инглис признал, что его убаюкала дурманящая монотонная, но приятная ежедневная рутина босса. Наконец, в начале 1924 года, через семь лет работы, Инглис закончил биографию, представлявшую собой причесанную, угодливую версию жизни Рокфеллера. Младший имел здравый смысл раздать ее надежным судьям, в том числе Уильяму Аллену Уайту, редактору газеты из Канзаса, и Джорджу Винсенту, президенту Фонда Рокфеллера, и они оба дали неодобрительный вердикт. Уайт сказал, что это «слишком льстиво и благоговейно» и посоветовал Рокфеллерам не публиковать ее41.
