Эбби придерживалась экономического консерватизма своего отца, но помогла расширить политический спектр семьи Рокфеллера. Она была либеральной республиканкой, поддерживала «Планируемое родительство», «Объединенный еврейский призыв» и «Лигу наций». После бойни в Ладлоу, чтобы улучшить отношения с рабочими, она вкладывала до трети ежегодного бюджета в Национальную женскую профсоюзную лигу. В 1920-х годах она присоединилась к «Стандард Ойл, Нью-Джерси» в создании общественного центра, Дома общины Бейуэй для рабочих нефтеперерабатывающих заводов в Элизабет, штат Нью-Джерси, и часто заезжала в его детскую больницу. После очередного посещения она рассказывала дочери Бабс: «Сегодня в нашей новой детской клинике в Бейуэй я держала двадцать пять голых вертящихся младенцев, некоторые из них воспользовались случаем и как следует меня обмочили. Они почти все толстые, розовые и веселые, но иногда начинали плакать все вместе. Я чудесно провела время»18. Она была главным благотворителем отеля «Грейс Додж» в Вашингтоне, округ Колумбия, на триста пятьдесят номеров для работающих женщин под управлением Всемирной христианской организации молодых женщин, и там работали только женщины, вплоть до посыльных и лифтеров.
Эбби страстно выступала за социальную справедливость, и это оказало продолжительное влияние на ее потомков. Остановившись у Старшего в Ормонд-Бич в 1923 году, она написала письмо трем старшим сыновьям, бурлящее яростью к дискриминации. «Вечный позор Соединенным Штатам за то, что среди нас часто происходят ужасные линчевания и жестокие расовые бунты. Социальный остракизм евреев менее варварский, но… является жестокой несправедливостью… Я мечтаю, чтобы наша семья твердо стояла за лучшее и высшее в жизни»19. Хотя Младший подписывался под многими взглядами Эбби, он руководствовался скорее абстрактными правилами поведения, а не стихийной симпатией к угнетенным.
Эбби следила, чтобы ее дети не щеголяли богатством, и отказала одному из сыновей, который, учась в колледже, хотел получить больше денег на путешествия, сказав ему: «Мальчики, которые не смогут позволить себе поехать, будут чувствовать беспокойство и зависть»20. Она постоянно помнила об уродующем влиянии богатства, предупреждала Лоренса, когда ему было всего тринадцать лет, об опасностях больших денег: «Они делают жизнь слишком легкой; люди начинают потакать своим желаниям, становятся эгоистичными и жестокими»21. Эбби однажды сказала Нелсону: «Я уверена, что слишком большое богатство делает людей глупыми, скучными, ничего не замечающими и неинтересными. Будь осторожен»22. В Первую мировую войну Старший предупредительно освободил особняк на 54-й Западной улице, 4, для нужд фронта, и Эбби руководила там пятьюстами сотрудниками отделения Красного Креста. Она одела детей в белую униформу и поставила в подвале скатывать бинты, а в Покантико следила, чтобы они ухаживали за «садом победы».
Управляя несколькими домами, Эбби часто возмущалась скупым стилем Младшего, но уступала ему ради сохранения супружеской гармонии. Чтобы купить новое белье, она ждала январских распродаж, а когда дети отправились в школу, ей приходилось звонить им тайком из ванной, так как муж считал эти звонки чрезмерной роскошью. Один из сыновей подчеркивал: «Его звонки были деловыми и, следовательно, оправданными, ее же были личными и, возможно, несерьезными»23.
Брак Джона-младшего и Эбби был насыщен страстью, причина, видимо, в том, что сдержанная жизнь Джона требовала большого высвобождения. Он лучился в ее присутствии, не мог отвести от нее глаз. «Я ни разу не видел человека, более привязанного к женщине, на которой он женился, – рассказывал Том Пайл, егерь в Покантико. – К концу их жизни, у них уже были внуки, а он все еще обращался с ней с обожанием и преданностью молодого любовника»24. Многие находили что-то нездоровое в его постоянной необходимости в ней, по словам одной из невесток, это его чувство «казалось почти первобытным и неконтролируемым»25. Даже во время путешествий Младший нависал над ней, как собственник, отказываясь уступать ее общество другим. Однажды, когда они были в отъезде, Эбби написала сыну: «Твой отец боится, что я начну сближаться со слишком многими людьми и захочу говорить с ними, поэтому обычно мы едим, как я его называю, в ресторане для стариков, там он чувствует, что я в большей безопасности»26.
Даже дома Младший пытался монополизировать Эбби и ревниво поглядывал на шестерых детей, как на потенциальных претендентов на ее время. Эбби, всегда теплая и естественная с детьми, не оставляла их воспитание на слуг и гувернеров. Она играла с ними в карты, читала им, пила с ними чай днем и укрывала их одеялами ночью. Общительная леди, вышедшая замуж за специалиста домоседа, следовала примеру множества других женщин в ее положении и старалась сделать из сыновей образцовых мужей, лишенных недостатков мужа. Младший, возможно подсознательно, видел во внимании к детям время, украденное у него, и мог показаться ворчливым отцом, напоминающим директора школы. «Мы выросли, понимая, что нам приходится состязаться с отцом за ее время и внимание, – признавался его сын Дэвид. – Он рассчитывал, что она будет свободна, когда она нужна ему, и казался ненасытным»27.
Это был в целом счастливый брак, несмотря на возможные недостатки. Супруги могли жарко спорить о современном искусстве, но были преданы друг другу и разделяли многие радости, в том числе театры, концерты и кино, а также прогулки, поездки в экипажах и на машинах. После вечернего выхода они любили вернуться домой и потягивать горячий шоколад в уединении гардеробной Младшего. В эти уютные моменты перед сном они тренировали шаги новейших танцев, которым учились в студии Артура Мюррея, читали вслух викторианский роман или слушали музыку на проигрывателе «Виктрола». Эбби считала своего мужа мужчиной безупречной честности, уважала и любила его, даже если иногда он и раздражал ее. Однажды она написала: «Мне жаль тех женщин в мире, у которых нет таких хороших мужей, как у меня»28. В палитру жизни Младшего, которая иначе могла оказаться монохромной, Эбби внесла много ярких красок.
* * *
Шестеро детей Рокфеллера считали деда закадычным другом, которого они помнили в разных обличьях: остряк, клоун, первоклассный рассказчик, веселый чудак на поле для гольфа, доморощенный философ. Ему было уже за восемьдесят, а дети становились подростками, и он казался шустрым приятелем, который с готовностью присоединялся к ним, прятались ли они в кустарниках или скакали по комнате, играя в жмурки. Для своих потомков он был, наверное, не менее ярким представителем, чем Дьявол Билл для своих внуков. Джон III, как и его братья и сестра, вспоминал игривость деда: «Чудесный человек с чувством юмора; он любил рассказывать шутки, начиная серьезно. Он был теплый, дружелюбный и открытый и никогда не читал нотации»29.
Младший приучил детей почитать деда, и, вырастая, они с некоторым изумлением обнаружили, что этот веселый эксцентричный старичок провернул величайший трюк в истории бизнеса. С раннего возраста они осознавали необычную шумиху, связанную с их фамилией, так как репортеров и фотографов постоянно стаскивали с ограды Покантико. В первомайский праздник 1919 года во время разгула террора анархистов почтовая служба перехватила бомбы, отправленные по почте Рокфеллеру, Дж. П. Моргану-младшему и другим известным американцам, но никакой особой охраны в Кайкате выставлено не было. «Мы всегда жили в страхе, что что-то случится с детьми», – вспоминал Младший, и поэтому было запрещено, чтобы их фотографировали незнакомые люди, дабы не наводить на мысли террористов и преступников30. Он так усердно следил, чтобы их фотографии не попали в газеты, что для общей публики дети оставались безликими, пока не пошли в колледж. Иногда после звонков с угрозами к детям приставляли охрану.
