Из-за особого почтения Рокфеллера к бухгалтерии Кларк, будучи на десять лет старше, смотрел на него сверху вниз, как на простого клерка, негибкого, зашоренного, недальновидного человека. «Он не предполагал, что я умею не только вести счета и считать деньги, – сказал Рокфеллер29. – Понимаете, ему понадобилось много времени, чтобы увидеть, что я больше не мальчик»30. Он думал, что Кларк завидует его успеху в привлечении клиентов в поездках, возможно, потому, что это подтачивало сформировавшийся у Кларка образ легко заменимого клерка. Поначалу Рокфеллер проглатывал гнев и стоически сносил несправедливость. «С самого начала нашего дела он старался главенствовать и не принимать меня во внимание, – говорил он о Кларке. – Пока мы оговаривали деловые вопросы, он неоднократно спрашивал: «Как бы ты без меня справлялся?» Я сносил это молча. Не подобает спорить с таким человеком»31. Рокфеллер не сомневался в том, кто вкладывает львиную долю в предприятие: «Наша фирма добилась успеха благодаря мне. Я вел бухгалтерию, смотрел за деньгами»32. Отчасти благодаря умению молчать и привычке все длительно обдумывать, он никогда не выдавал противникам своих планов мести, предпочитая расправляться с ними внезапно.
Инвестиции в очистку нефти привели в контору брата Мориса, Джеймса, к которому Рокфеллер начал питать отвращение. Джеймс Кларк, бывший профессиональный боксер, физически сильный и агрессивный молодой человек, пытался угрожать Рокфеллеру, реагировавшему с большим хладнокровием и храбростью. Однажды утром Джеймс ворвался к нему в кабинет и начал орать на Рокфеллера, который, положив ноги на стол, с невозмутимым самообладанием наблюдал и не выказал и капли беспокойства; он, как прекрасный актер, всегда мастерски контролировал мышцы лица. Когда Джеймс закончил, Рокфеллер спокойно произнес: «Джеймс, ты можешь оторвать мне голову, но, как видишь, меня не запугаешь»33. Этого бесстрашного молодого человека невозможно было взять на испуг. После этого столкновения Джеймс Кларк больше не кричал и не кипятился так вокруг Рокфеллера, но стало понятно, что как коллеги они несовместимы.
Рокфеллер пререкался с Джеймсом, как и с Морисом, о ведении дел и был расстроен его окольными тайными сделками по нефти. Джеймс хвалился тем, как облапошил бывшего босса или обманом завлек людей купить поездку в Пенсильванию, что, должно быть, вызвало у Рокфеллера самые серьезные подозрения, так как он строго проверял расходы компаньона. Как и Мориса, Джеймса раздражала уверенность Рокфеллера в собственной правоте, и он окрестил его «старостой воскресной школы» 34. Рокфеллер, уже размышлявший о будущем, хотел, чтобы его окружали надежные люди, внушающие доверие и клиентам, и банкирам. Он пришел к характерному выводу: слабому аморальному человеку уготовано быть плохим предпринимателем. «Наше дело имело успех, и я испытывал значительную неловкость, что мое имя связывают с этими аферистами»35. Позже Кларки в полной мере ответили взаимностью на эту нелестную оценку, Джеймс утверждал, что Рокфеллер в «Эндрюс, Кларк» всего лишь «выдавал деньги» и заявил, что в 1863 году тот обманул его на несколько тысяч долларов36.
Пока их разногласия в основном касались личных дел, партнерство Рокфеллера с Морисом Кларком могло существовать годами, но компаньоны резко разошлись во взглядах на будущее нефти и предпочтительные темпы развития. Несмотря на Гражданскую войну, бурение в Пенсильвании прекратилось лишь ненадолго, когда генерал Ли вторгся в штат и нефтедобытчикам пришлось обороняться. С ростом объемов экспорта керосина, фирма «Эндрюс, Кларк» каждый год войны клала в банк внушительные доходы от очистки нефти. И все же цены были непостоянными, сама война и соотношение спроса-предложения смещалось кардинально всякий раз с открытием одной нефтяной скважины или фонтана. В условиях беспощадной конкуренции никогда не было ясности, где цены остановятся и какая цена является нормальной. Колебания цены в течение одного года ошеломляли, совершая вираж от десяти центов до десяти долларов за баррель в 1861 году и от четырех до двенадцати долларов в 1864-м. Не напуганные резкими перепадами, и Рокфеллер, и Эндрюс хотели занять больше денег и расширяться, тогда как Кларк приветствовал более осторожный подход.
Вероятно, Рокфеллера окончательно убедило порвать с Кларками то, что их голоса перевешивали при принятии решений, и братья не раздумывая снисходительно пользовались своим преимуществом против него и Эндрюса. В более поздних воспоминаниях Рокфеллер рассказал о случае, пролившем свет на его отношения с Кларками: «[Морис Кларк] очень разозлился, что я занял денег на расширение нашего предприятия по очистке нефти. «Как, ты взял в долг сто тысяч?» – воскликнул он, как будто в этом был некий проступок»37. Изумление Рокфеллера кажется несколько неискренним: все же сумма была колоссальной, но Рокфеллер увидел лишь, что Морис Кларк лишен его храбрости. «Кларк, как старая бабка, был до смерти напуган, что мы должны денег банкам»38. Можно простить Кларкам, если они находили что-то самодовольное в этом зазнавшемся молодом человеке, готовом рискнуть всем их капиталом, очевидно, без предупреждения. Важно отметить, что Кларков раздражали одновременно и бережливость Рокфеллера, и его расточительность – его прижимистый контроль в мелочах и отстаивание неограниченного расширения. Смелость в планировании, осторожность в исполнении – эту формулу он применил ко всей своей карьере.
К 1865 году двадцатипятилетний Рокфеллер решил, что пора решить вопрос с Кларками. Не тем он был человеком, чтобы держаться за неудачную ситуацию, и теперь собирался расчистить все препятствия на пути к началу своей собственной карьеры.
* * *
Успех в нефтяном деле требовал от Рокфеллера мощной, почти физической веры в будущее этого предприятия. Прежде чем решиться участвовать по-крупному, он ждал последнего данного Богом знака, что нефть не иссякнет – и такое неопровержимое доказательство пришло в январе 1865 года из местечка Питхол-Крик. Окрестные скалы и ущелья всегда испускали сернистый газ, привлекая тем самым внимание нефтяников. Группа чудаковатых нефтедобытчиков, размахивая вместо волшебной лозы веткой орешника, начали бурить там, где ветка показала вниз. Когда через несколько дней ударил невероятной силы нефтяной фонтан, началась вторая безумная глава в нефтяной промышленности, и сюда съехались дельцы, буровики и посредники. За пару месяцев тихое пограничное поселение из четырех бревенчатых хижин превратилось в сумбурный маленький метрополис с населением двенадцать тысяч человек. В одночасье здесь выросло пятьдесят отелей, а заодно театр с хрустальными люстрами, вмещавший сотню человек. Столь невероятным был взлет Питхола, что он казался городом-фантомом, трюком фокусника. «Это был не просто город, – рассказывал один летописец, – это было само состояние послевоенной эйфории»39. Даже по омерзительным стандартам Нефтяного региона место пользовалось дурной славой. «Каждое второе заведение было питейным, – отмечал один журналист. – Можно с уверенностью утверждать, что здесь выпивают больше дешевого спирта, чем в любом другом городе мира таких же размеров»40.
Одним из свидетелей безумия Питхола была наблюдательная восьмилетняя девочка Ида Минерва Тарбелл, жившая в десяти милях (ок. 16 км) от Русевилла и видевшая орды нетерпеливых мужчин, спешивших в город экономического бума. Ее отец построил там мастерскую по изготовлению цистерн для нефти и сделал самые быстрые деньги за всю жизнь. К сожалению, бурлящие золотые дни Питхола продлились недолго, за несколько лет его скважины опустошили пожары и перепроизводство. Прежде чем город окончательно вернулся к тихой жизни среди лесов, люди начали копаться в мусоре. За шестьсот долларов отец Иды Тарбелл купил роскошный отель «Бонта-Хаус», сооруженный за шестьдесят тысяч несколькими годами ранее, разобрал его на доски, забрал двери и окна и построил дом для семьи Тарбелл в Титусвилле. Величие города поблекло, и к 1874 году Питхол насчитывал всего шесть избирателей.
