Глава 2
Огни пробуждения
Переехав в Моравию на тридцать миль (ок. 50 км) к северу от Ричфорда, Рокфеллеры перебрались из малоразвитого пограничного поселения в спокойный городок с аккуратными деревянными домиками в центре. Здесь располагалась евангелическая церковь Объединенных братьев во Христе, которая позже слилась с Объединенной методистской церковью, и Моравия считалась оплотом трезвости и антирабовладельческих настроений. В городе были свои отель, магазин, хлопкопрядильная фабрика и конгрегационалистская церковь. Даже сегодня Моравия с ее изящными тенистыми улицами, приветливой атмосферой и домами с широкими гостеприимными верандами остается необычным самобытным образцом американского быта.
Рокфеллеры поселились на северной окраине города. Примерно в 1843 году Билл выложил тысячу долларов за участок в девяносто два акра (37 га) на зеленом холме, который мягко спускался к Оваско, одному из самых живописных озер Фингер. Отец Рокфеллера расширил дом на участке, и в нем теперь было семь или восемь комнат, из них открывались великолепные виды на ярко-голубое озеро в обрамлении высоких сосен на фоне лесистых холмов на дальнем берегу. Через дорогу от дома стояли амбары, а в коптильне на заднем дворе можно было заготовливать окорока и бекон. Джон Д. был очарован жизнью в этом двухэтажном дощатом доме, здешние места стали для него идеалом пасторальной красоты. Летом он любил вытаскивать окуней из холодного чистого озера, и даже зимы пленяли его, несмотря на жгучие морозы. Дети Рокфеллеров спали в неоштукатуренной комнате наверху, согреваемой только печной трубой, идущей с кухни; мелкий снег и резкий зимний ветер проникали сквозь щели в стенах. «Как ревел ветер в ветвях на берегу озера!» – мечтательно вспоминал Рокфеллер, когда ему было уже далеко за семьдесят1. В предрассветной тьме дети часто просыпались от стука топоров дровосеков или скрипа полозьев по плотному снегу. Элиза стояла у подножия лестницы и звала старшего сына: «Ну же, сынок, пора вставать и доить корову!»2 В полутемном холодном хлеву, пытаясь погреть ноги, Джон становился на испускающую пар землю, с которой только что поднялась корова.
Первые трое детей Рокфеллеров – Люси, Джон и Уильям – родились в Ричфорде. Теперь, в 1843 году, Элиза родила вторую дочь, Мэри Энн, притом что Большой Билл опять провел в разъездах почти всю ее беременность; через два года появились близнецы. Мальчик, Фрэнк, был здоровым, а Фрэнсис болела с рождения. Местный врач приходил к ней около семидесяти раз, а затем она умерла, немного не дожив до своего второго дня рождения. Событие отпечаталось в памяти семилетнего Джона Д., хотя Элиза и постаралась оградить сына от первого мучительного соприкосновения со смертью. Он приехал в Моравию уже в старости, когда ему было за восемьдесят, и тогда, показав на поле, он воскликнул: «Когда Фрэнсис хоронили, меня послали сюда собирать камни, чтобы я не узнал»3. Джон испытывал ужас перед смертью, пусть и не признавался в этом, и, вероятно, Элиза первой интуитивно это почувствовала.
В Моравии в Уильяме Эйвери Рокфеллере странным образом сочеталось поведение добропорядочного гражданина и обаятельного лоботряса. Как и в Ричфорде, изумленные горожане смотрели, как он, элегантно одетый, проносится на резвых лошадях, из-за его расточительства иногда казалось, что он богаче всех в городе. Мэри Энн позже назвала истории об их бедности в детстве «нелепыми». «Нам всегда было что поесть и что надеть, было и все, что нужно в хозяйстве. Мы не были богаты, разумеется – вовсе нет; но всегда было достаточно, чтобы поесть, и использовать, и отложить»4. Моравия стала счастливой порой детства Джона, когда его отец некоторое время пытался остепениться. Один сосед даже назвал Билла «чуть ли ни самым выдающимся человеком в округе»5. В этих местах рос девственный сосновый лес, и Билл начал законное и вполне успешное предприятие по заготовке леса. Перед рассветом, при свете звезд и фонарей, он со своей бригадой свозил бревна к берегу озера на санях, а затем сплавлял их на север в Оберн. Неожиданно в нем проснулось чувство долга перед обществом. Билл помогал выбрать место для школы – он проехал на коляске через город и посчитал обороты колес, а затем школу поставили ровно в центре; и он убедил местных налогоплательщиков дать на нее денег, хотя в те времена многие все еще считали, что детей следует учить дома. Будучи человеком изобретательным и пробивным – и позже эти качества передались его сыну, – Билл начал разводить в озеро Оваго щук и даже возглавлял местный комитет по трезвости. «Таким уж он был человеком, – с гордостью говорил Джон Д., – соседи только начинали обсуждать дело, а он уже заканчивал его»6. Моравский период позволил узнать о Билле одну важную вещь: в нем жило скрытое стремление к респектабельности, и вряд ли он собирался всю жизнь скитаться и наживаться на легковерах.
Разумеется, Билл никогда не снисходил до тяжелого фермерского труда и считал его ниже своего достоинства. Он нанял служащего железной дороги Хайрама Оделла, чтобы тот работал на ферме и приглядывал за его семьей, так как уезжал все еще часто. Как наставлял его Билл: «Их мать недостаточно сильна, чтобы справляться с ними, а с ними надо справляться. Делай, что сочтешь для них правильным»7. Пока Оделл в свободное время работал в саду, Элиза раздавала задания детям. Однажды она протянула через сад веревку и сказала старшим мальчикам: «Джон, ты работай с этой стороны, Уилл, эта сторона твоя»8. В отличие от отца, пренебрегающего работой, Джон – всегда называвший себя сыном простых людей – гордился тяготами сельской жизни и считал, что она подготовила его к последующей борьбе в индустрии. Трудности в детстве укрепили природную стойкость Джона и закалили перед будущими невзгодами.
Экономика Америки 1840-х годов была достаточно оживленной, чтобы подстегнуть фантазии любого будущего магната. По всей стране открывались банки, каналы сеткой прорезали сельские районы, по рекам курсировали пароходы, железные дороги и телеграфы соединили первые рынки. Территориальная экспансия висела в воздухе: в 1845 году аннексировали Техас, и казалась неизбежной война с Мексикой. Эти отдаленные события еще только намечались, но Джон Д. Рокфеллер уже казался идеальным представителем homo economicus. Он покупал конфеты на вес, делил на небольшие порции, а потом продавал с неплохим доходом братьям и сестрам. Мать посоветовала семилетнему Джону бросать заработанные золотые, серебряные и медные монетки в синюю фарфоровую вазочку на камине. Первый деловой успех пришел к Джону в семь лет. Он подкараулил индюшку, направившуюся в лес, забрал цыплят из гнезда и вырастил их на продажу. Элиза поощряла его предприятие, давала ему створоженного молока, чтобы накормить индюшат, и на следующий год он вырастил еще бóльший выводок. Уже будучи в возрасте, Рокфеллер сказал: «До сих пор я сохраняю особую симпатию к стаям индюшек и не упускаю случая полюбоваться ими»9.
Несмотря на радужные воспоминания, ранние фотографии Рокфеллера показывают, что все было не так уж весело. Его лицо мрачно и ничего не выражает, в нем нет мальчишеской радости и оживления; кожа натянута, глаза пустые и лишены блеска. Окружающим он часто казался отстраненным, о нем вспоминали, что порою он, с каменным лицом, брел по сельским дорогам, погруженный в свои мысли, как будто решал серьезные проблемы. «Он был тихим мальчиком, – рассказывал один из жителей Моравии, – казалось, он всегда о чем-то думает»10. Во многих отношениях Джон мало запоминался и не выделаяся среди других мальчиков. Когда позже его восхождение ошеломило мир, бывшие соседи и одноклассники с трудом пытались вызвать в памяти хотя бы размытый его образ. В учебе он не преуспевал, но был терпеливым и прилежным, как Дж. П. Морган и Джей Гулд, демонстрировал блестящие способности к математике. «Учиться мне было нелегко, приходилось усердно заниматься, чтобы выучить уроки», – говорил Рокфеллер, точно описавший себя как «серьезного», но не «блестящего»11. Тридцать недель в году (сельским ребятам требовалось время для работ на ферме) он посещал школу, построенную его отцом и состоящую из единственного класса, – скромное белое здание с двускатной крышей и темными ставнями на окнах. За дисциплиной учитель следил строго и требовательно: если ученики плохо себя вели, он угрожающе заносил грифельную доску над их головами. Рокфеллер не был первым в классе и, возможно, отчасти потому, что не испытывал склонности показать себя, как смышленые мальчики, жаждущие похвалы; он был лишен мальчишеского тщеславия, всегда погруженный в свои мысли и равнодушный к одобрению окружающих.
