Мы уже сделали шаг к двери.
— Я решил сегодня папой поработать на полную ставку. Назначил встречу с классным руководителем.
— Почему ты так сына не любишь? — попыталась пошутить я, не сообразив, что в случае Терёхиных это не тема для шуток.
— Наверное, потому что никогда не любил его мать.
Я была на шаг впереди него, а после такого нешуточного признания поспешила увеличить расстояние между нами аж на три шага разом. Он реально не любит сына, что ли? Как и говорила Марианна…
— Забота не компенсирует отсутствие любви, нет? — продолжал говорить Терёхин.
Я не обернулась. Даже быстрее побежала по лестнице.
— А ты не думала, что отцы просто любят иначе, чем матери? Не сюсюканьем и потаканием, а именно твёрдой рукой? Слушай, зараза, ты будешь со мной разговаривать или нет?
Я обернулась, потому что была уже на последней ступеньке, и получила в лицо подушкой, которую умудрилась перехватить. Одеяло за ней не последовало. Он злится? Или детство в одном месте заиграло? Было дело, мы швырялись подушками — уже только не помню, по какому поводу.
— Я не знаю, что тебе сказать. Я девочка. Меня папа не воспитывал или я этого не помню. Вероничку повоспитывать не успел. Школу я не прогуливала. К директору его не вызывали. Меня ругать было не за что. Может, это, конечно, и не родителей заслуга, а моих преподавателей из театральной студии. Кто знает…
Валера протянул руку и забрал подушку, и я тут же повернулась к нему спиной, чтобы преодолеть последнюю ступеньку. Впереди большое окно: открытое. Толкнёт меня сейчас, я ж в него вывалюсь, не без улыбки подумалось мне. И когда Терёхин не толкнул, я почувствовала даже какое-то детское разочарование. Не удалось птичке полетать!
— Хочешь на Сеньку посмотреть? — услышала я над самым ухом.
Меня не толкнули, а осторожно подвели к окну за локоть. Окно почти во всю стену — помню, его мечтали заменить витражным. Даже художник приходил, но, видимо, у хозяев все же руки не дошли.
На лужайке оборудована аж целая детская площадка. У Никиты были лишь качели и песочница. Арсению повезло больше: у него горки и лазалки. Сейчас он висел на турнике или скорее на своей няне. Ее лица я не видела, а он улыбался и…
— Рыжий! — не удержала я возглас за зубами.
— И? — раздалось у меня все так же над ухом. — К чему это было сейчас сказано?
— Ну… Рыжие мальчишки очень прикольные. Честно! — говорила я, не отворачиваясь от окна из страха напороться на прищуренный взгляд. — Ты уверен, что он не твой?
О, Боже! Виски подействовал с опозданием. Закоптил мне мозг. Перед моим носом появилась рука. К счастью, не погрозить мне кулаком, а чтобы закрыть окно. Боится, что надует? В моей голове уже простужаться, похоже, нечему.
— Уверен.
Я не поворачивалась к говорящему. Все пыталась прикусить язык, а тот все не прикусывался.
— Тесты, говорят, могут ошибаться…
— Тест я делал для матери, не для себя. С Наташей я не спал два года. Ещё вопросы будут?
— Я ни о чем тебя не спрашивала.
Пришлось повернуться. Не стоять же лицом к закрытому окну. Он и жалюзи опустил, точно не хотел, чтобы его увидели со мной.
— А хотела спросить?
Я мотнула головой.
— Нет. Ты просто сказал, что я удивлюсь. И я удивилась. Только не так, как ты думал. Арсений чем-то на тебя похож.
— Цветом волос, если только. К чему ты это начала? Что тебе Марианна наплести успела? Кажется, сдала меня с потрохами. Спрашивается, зачем? Чтобы ты меня возненавидела?
Мы смотрели друг другу в глаза, потому что мне было стыдно отвести взгляд.
— Хочешь правду? — спросила я тихо просто так, чтобы мысль оформилась наконец в слова. — Я тобой восхищаюсь. Это поступок сильного мужчины — взять на воспитание чужого ребёнка. Вон некоторые от своих собственных отказываются… Арсению повезло.
— Не думаю. Я так не думаю, — повторил Валера с расстановкой. — Я бы с удовольствием нашел ему приемную семью, где бы его любили. Здесь из него вырастят очередного избалованного балбеса. Если у тебя есть кто на примете, я готов отдать ребёнка с содержанием.
— Ты что, с ума сошёл? — не смогла я удержать голос на шёпоте, которым Терёхин со мной говорил. — Он же тебя папой зовёт.
— И что? Проблема, что он никого не зовёт мамой. Это и Никитина проблема. С Наташей он вырос бы нормальным. Зачем делать ещё одного ребенка уродом? Зачем?
— Валера, ты себя слышишь вообще? — снова вопрошала я непростительно громко.
— Я себя слышу, — отчеканил он тихо и зло. — Только больше меня никто не слышит. Я прекрасно отдаю себе отчёт в своих родительских возможностях. Мой отец тоже был никаким родителем. Только не признавался в этом даже самому себе. Одну затыкал деньгами, чтобы отстала. Другого заваливал работой, чтобы не дурил. Мне не нужно было жениться на Наташе. Этот ребёнок не должен был вообще рождаться. Я не был готов к отцовству в двадцать пять. В тридцать пять я тоже не был готов. Кому-то дети действительно противопоказаны. Может, вы с Марианной и не дуры, что не хотите семью. Я тоже не хотел. Мне ее навязали, и я не справился ни с ролью мужа, ни с ролью отца, что куда страшнее. И я не знаю, что делать. Я меняю нянек, как перчатки. Они все никакие. Геля, нынешняя, она, конечно, золото, но близко не может заменить ребёнку мать. Ее оболтусу уже двадцать. Она в бабушки Сеньке годится, а у молодых другое на уме, сама понимаешь. Я проиграл эту игру. И не уверен, что мне нужно играть в отца дальше.
— В плане? — я наконец-то открыла глаза и проснулась окончательно. — Что, значит, не нужно?
Мне точно нужно включить внутренний переводчик — я Валерия Витальевича и после стопки виски не понимаю…
Глава 14 "Валеркин муравейник"
— А то и не нужно… Про Сеню я тебе сказал. Ему нужна другая семья, пока не поздно, а Никите…
Валера отвернулся к окну, закрытому жалюзи. Не хотел смотреть мне в глаза. Поднял подбородок так высоко, точно запрокидывал голову, чтобы осушить рюмку до дна. Похоже, он выпил весь преподнесенный ему жизнью яд и у него началась агония.
— А Никита пусть катится к деду, раз так хочет, — Валера принялся перебирать пальцами полоски жалюзи. — Большой, сопли вытирать не надо. Дед справится. Хочет, пусть едет.
Нет, он не сгорбился. Держался прямо и не собирался утыкаться носом в свернутое одеяло, которое прижимал к себе локтем. Похоже, Валера действительно озвучил не мысль, взорвавшую ему мозг в минуту слабости, а ту, которую долго, слишком долго, вынашивал. Нет, нет, нет…
— Никуда он не хочет… — прошептала я почти что одними губами.
Голос пропал, и я на всякий случай тронула Валеру за плечо — легонько, но он дернулся от меня, точно от электрошокера. Я хотела даже извиниться перед ним, но он опередил меня с извинениями — однако я промолчала, не стала заострять на них внимание и даже не сказала «ничего, ничего страшного». Это была бы ложь. Мне было страшно. За этого человека, которого я всегда знала спокойным слоном. Ну, вырывание руля не в счет — Валера боялся за свою жизнь. Бой подушками тоже не считается. И однажды он облил меня из шланга ледяной водой. Как же я орала тогда — и на него тоже, и даже матом, а потом мне было перед всеми стыдно и за слова, и за прилипшую к телу почти что прозрачную одежду… Ах, где мои семнадцать лет… Ладно, после свадьбы Валера остепенился.
