– Или, – оборвал Беляев. – Я вижу посреди бела дня. Просто какой-то туман на глаза наворачивается. Пелена перед глазами и…
Леша запнулся. Перед глазами все поплыло, и он увидел ореол над головой психиатра. Свечение, похожее на солнечную корону. Именно так он изобразил бы нимб, если б мог рисовать. Свечение было белым до черноты, а быть может, черным до белизны. Черное и белое смешалось воедино, стало одним цветом, из него полыхнуло алым, потекло, заливая все вокруг, будто банку кетчупа на стекло в машине вылили.
Тело бросило в жар, потом по спине побежали мурашки. Алексей содрогнулся. Рука безжалостно вцепилась в стакан с соком.
– Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее, – выдернул его из состояния ступора голос Северского.
Беляев проснулся оттого, что ему привиделся свет. Огненный, всполохами, но при этом нестерпимо яркий. Он жег, выедал глаза, будто раскаленный металл или кислота… И когда боль сделалась нестерпимой, Леша проснулся. Вскрикнул, сел на кровати, только тогда заметив, что в комнате светло, хоть и ночь на дворе.
В сонном удивлении он поискал источник света и, найдя, содрогнулся. Горела занавеска. Точнее, не сама занавеска, а то место, где она должна была, по идее, висеть. Огонь полыхал яро, бесновато. Сквозь пламя проступил здоровенный деревянный столб с поперечиной. Крест. Распятие! Беляев очень хотел думать, что это лишь сон, но видение сном не было. Он знал это на сто пятьдесят процентов.
Столб приобрел более четкие очертания, выступил из огня, как доблестный пожарный на пожаре. Беляев почувствовал, что его трясет. Крест был перевернутым, сатанинским. И крест в самом деле был распятием. Прибитый к нему человек висел вверх ногами. Несчастного держали пять гвоздей, два пронизывали ноги, два изувечили запястья. Пятый гвоздь пришпилил зачем-то к столбу мужское достоинство распятого. Кровь приливала к голове мученика, превращая ее в безобразный распухший шар.
Наверное, это перевернутое распятие смотрелось бы комично, если б не выглядело так жутко. Беляев зажмурился, но по глазам снова ударил нестерпимый свет. Пришлось приподнять веки и смотреть на ужасающее видение.
Распятый тем временем шевельнулся. Чуть двинулись распухшие до размеров хороших оладий губы.
– Беляев…
Леша содрогнулся всем телом. На перевернутом кресте висел человек, которого он на днях видел в морге с отрубленной головой.
– Беляев, – повторил Саша. – Ты получил мое письмо?
– Саша?.. Сашка… Я…
– Ты получил мое письмо? – Слова давались Бергу с неимоверным трудом.
– Мне передали конверт, в котором было несколько чистых листов. – Беляев поспешил убрать эмоции и говорить сейчас по делу. – Это было твое послание?
– Да…
– Что это значит?
– Не могу сказать, – еле слышно прохрипел Саша. – Ты сам должен понять.
– В этом есть какой-то смысл?
– Да…
По телу мученика пробежала судорога, вывернула тело повешенного, причиняя неимоверную боль. Леша попытался отвернуться, прикрыть глаза, но жаркие бешеные всполохи адского света заставляли смотреть на извивающегося на кресте человека.
Внезапно Саша обмяк, так что Беляев подумал, что тот умер. Но распятый Берг продолжал мучиться, избавление не спешило к нему.
– Я видел Воланда, – тихо сказал Беляев. – Такое может быть?
– Какого Воланда?..
– Булгаковского, – тупо пояснил Леша.
– Ты видел… Ты… Это нельзя увидеть в том понимании, к которому мы привыкли. Это можно ощутить, почувствовать. Некоторые чувствуют, большинство нет. Впрочем, я тебе уже говорил об этом как-то. Ты ощущаешь это неким шестым чувством, а твой мозг, загнанный в определенные рамки, дорисовывает картинку по своему вкусу. Такую, которая была бы проще и понятнее для твоего восприятия. Там не было булгаковского Воланда. Но там было то, подо что твой разум подобрал образ, стереотип… На самом деле там был…
Саша закашлялся, изо рта его хлынула кровь. Потом тело его снова исковеркало судорогой. Наконец распятый совладал с непослушным изуродованным телом, спросил хрипло:
– А интересно, в каком виде ты видишь сейчас меня?
– Ты распят, – не пытаясь даже совладать со своим срывающимся на фальцет голосом, сказал Беляев. – Висишь на перевернутом кресте, вниз головой. Прибит пятью здоровенными гвоздями: два вбиты в руки, два в ноги, один в член…
Саша на кресте передернулся, принялся извиваться с дикими хрипами. Беляев не сразу понял, что распятый смеется. А Берг продолжал хохотать. Продолжал тогда, когда кровь хлынула не только изо рта, но и из ушей, из носа. Продолжал, когда адское пламя дикими всполохами принялось палить видение. Беляев видел, как перевернутый крест и висящий на нем человек скукоживаются, будто попавшая в огонь фотография.
– Стой! – заорал тогда Алексей. – Ты не сказал кто! Кто на самом деле там был?! Кто?!!
Смех растворился в треске огня, треск растаял вместе с пламенем. Перед Алексеем странно развевалась на сквозящем в форточку ветерке знакомая тюлевая занавеска. Беляев прикрыл глаза. Приносящего боль света не было, только темнота. Странная, пугающая не меньше, чем начавшие разговаривать видения…
– Север Александрович. – Беляев поерзал на стуле. – Он говорил со мной.
– Кто? – заинтересовался Северский, что сидел напротив и излучал море спокойной заинтересованности.
– Он… Его звали Саша Берг. Он умер. Погиб под трамваем. Ему голову срезало.
– Да, я помню, вы рассказывали, – поспешил показать свое внимание к словам клиента Северский.
– Я видел его вчера, – тихим, упавшим голосом произнес Леша. – Он горел в аду… наверное, в аду, там было много огня. Он был на кресте, как у сатани-стов. Знаете, такой вверх тормашками.
– Знаю, – кивнул Север Александрович.
– Берг был распят на таком кресте и горел. Он сказал…
– Что сказал? – оживился Северский.
Беляев передернул плечами:
– Он много наговорил, но ничего конкретного. Сказал, что я сам должен понять… сказал… А потом он сгорел, и видение тоже сгорело. Потухло как-то. Но он ведь со мной говорил, понимаете? Я давно и много вижу, но никогда… никогда… а тут… Я ему отвечал, я его спрашивал, а он спрашивал и отвечал мне. Диалог, понимаете?
Северский качнулся на стуле, поглядел на Лешу мягкими черными и глубокими, как у коня, глазами:
– Понимаю.
– И что?
– Ничего нового. Вы как часто видите эти ваши… э-э-э…
Беляев кивнул, показывая, что продолжать не стоит. Ответил:
– Последнее время чуть ли не каждый день. Все время.
– Ага. Как давно вы в последний раз принимали…
– Север Александрович, – сердито оборвал Беляев. – Вы уже спрашивали меня об этом. Я не принимаю наркотиков. Давно. Очень давно.
