Встречались люди, которые говорили мне: „Ты так отстаиваешь свое мнение…“ И говорили они это не по-доброму.
„Да, – отвечал я. – А за что мне еще бороться, если у меня кроме мнения своего ничего нет?“
Вот я сижу и думаю, а есть ли оно у меня – мое мнение? Что такое мое мнение? Это куча чужих, услышанных, прочитанных, ухваченных на лету мыслей, слов. Вся эта куча сложилась в похожий на что-то узор и исторгает не особо оригинальные выводы.
Так получается, что мое мнение, в общем-то, тоже не мое. Мои мысли думали за сотни лет до меня. Мои слова произносили много раз.
Есть люди, которые говорят: „Не имей сто рублей, а имей сто друзей“. У кого-то есть друзья…
У меня, казалось бы, тоже есть. Но… А что это такое? Люди, которые ценят или уже не ценят, а просто привыкли к тому, якобы моему, набору чужих мыслей, установок, выводов, причин и следствий. Но если все это не мое, стало быть, и эти люди мне не принадлежат.
А кому принадлежит человек? Окружающим? Он это отвергает вместе с рабовладельческим строем. Себе? Сомнительно. Богу? Какому еще Богу? Да и потом, ему же только душа…
Выходит, что хомо сапиенс – вещь бесхозная.
Так что есть у меня? Деньги, вещи, друзья, тело, душа, мнение? Нет. Моего в этом мире всего ничего – странный набор комплексов, душевных метаний, переживаний. Да и то мои ли?
У меня ничего нет.
Я сижу чужой задницей на чужом стуле за чужим компьютером. Стучу чьими-то пальцами по чьим-то клавишам, выплескивая в память компьютера чьи-то мысли.
Чьими? Или принадлежность чего-то кому-то миф? Иллюзия, искусственно выведенная и укрепившаяся в человеческом сознании? Если так, то очень трудно осознавать крушение человеческой составляющей.
Кстати, а это осознание, чье оно?..»
– Это все? – тупо спросил Алексей.
Якутенок воззрился на Шурика:
– Саша, еще что-нибудь есть?
– Ничего, – отозвался тот. – Только это.
И он протянул «только это» усатому капитану. Якутенок принял неровно оборванную половинку листа писчей бумаги, уткнулся в написанное. Лицо капитана помрачнело на глазах. Толстяк хмыкнул, протянул листок Алексею.
Беляев принял клочок бумаги, как гремучую змею, внутри набухало предчувствие непоправимого. Леша уткнулся в каракули Северского, принялся читать. Читать, читать, читать… Он не поверил, он не понял, он испугался. Он перечитывал раз за разом:
«Алеша, это послание, эти три листа – вам. Скорее всего, вы не поймете, а если поймете, то много позже. Постарайтесь понять раньше. Я не могу написать более конкретно, потому что даже в самом конкретном варианте это не имеет смысла. Я могу только (зачеркнуто)
Алексей, ты был прав. То, что ты предрекал, он совершил. Совершит. Совершает. Он стоит за моим плечом. Он водит моей рукой. Он убивает меня. Он убивает. В конечном счете он убьет и тебя. И других. Всех убьет. Его предназначение (зачеркнуто)
Он (зачеркнуто) и еще велик и безгранично всевластен.
(зачеркнуто два абзаца)
Сука ты, Беляев. Ты знал!»
Последние две фразы были написаны совсем дрожащей рукой. Буквы скакали, разобрать их было практически невозможно. Чуть ниже, отступив пару сантиметров от этого воззвания, каллиграфическим почерком с изящными вензелями и завитушками было дописано:
«Ну, как тебе такой поворот, юноша? Понравилось? Дальше – больше. Жди. Удачи тебе, дорогуша».
Леша перечитал написанное на огрызке листа в четвертый раз. Внутри зрела истерика, в глазах потемнело, в черепной коробке, все усиливаясь, разносился мерный гуд.
– Что это значит? – прорвался сквозь темноту в глазах и гул в голове голос толстяка Якутенка.
– Не знаю, – промямлил Беляев. Язык стал ватным и перестал слушаться.
– Алексей Николаевич. – Голос усатого капитана стал приобрел официальный тон. – Вам придется проехать с нами.
Выпустили его только на следующий вечер. За неимением улик. Под подписку о невыезде.
Леша вышел в прохладный летний вечер и, шаркая, поплелся к берегу Невы. Внутри царила опустошенность. Не было уже ни эмоций, ни дерготни. Только апатия и бесконечное море меланхолии.
Беляев добрел до набережной и повернул в сторону дома. Черная речка, на которой покоился черный город, безразлично текла рядом. Словно большая вымуштрованная, но уставшая от жизни собака. Так же текли мысли, а вернее, их отсутствие.
Впрочем, одна мысль все же засела в голову и не выходила оттуда ни под каким предлогом. Надо добраться до дома и до хоть какого-нибудь кайфа. Надо расслабиться. Надо расслабиться. Надо расслабиться!
Перед глазами встала сцена: он, его клиент и куча всякой наркотической дури на столе между ними – выбирай не хочу.
И Леша выбрал. Осталось только доползти до дома и залезть к Витасу в загашник. И все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо… Хорошо…
17
Алексей Беляев. 27 лет. Воспоминания
Алексей не спал. Он просто лежал в кровати, укрывшись простыней, и смотрел, как ночной ветер развевает цветочки тюля на занавеске. В окно вливался свежий воздух, белый свет фонаря и запах Невы. Беляев почувствовал себя вдруг странно хорошо.
Была ночь. Хорошая ночь хорошего лета. Холодного. Подумалось, что, в общем, он очень любит холодное лето, потому как в нем есть очарование и есть место многообразию.
Какому многообразию?
Очень просто! Холод сменяется теплом, дождь солнцем, наводнение по-весеннему затопляет улицы… Всегда происходит что-то неожиданное, природное.
На растревоженной душе наконец царил покой, какой случается в редкие моменты, когда одна женщина ушла уже достаточно давно и куски порванных чувств начинают оседать на дно души беспорядочными снежными хлопьями, а до другой еще далеко, это значит, что снег в душе еще будет долго лежать непотревоженным.
Вместе со снегом чувств в его теле оседал метадон. Может быть, это было одной из причин того, что Леша чувствовал себя спокойно…
Как бы то ни было, ему было хорошо. Отстраненно хорошо. Все маги, смерти, психиатры и нервотрепка отошли на второй план. Дыхание едва шевелило губы, неестественно-белый свет фонаря проникал в комнату, ночной ветер трепал цветы тюлевой занавески, внутри Беляева оседал белый снег чувств… вместе с черными крапинками метадона.
И именно в этот момент к нему вошли они.
Алексей закричал, потому что их приход был болью.
Он заплакал, потому что понял их сразу, без промедления.
