– Кому я нужен на фиг? – обозлился я. – Господи, что я, банкир? Или президент? Или бизнес у меня крутой? Я бомж! Беглый из психушки бомж!
– Бежать… – пронесся в моей голове шепоток Петра. В последнее время он говорил все реже и реже, замыкаясь в себе, словно засыпая.
– Все мы тут беглые, если подумать, – сказал дядя Дима.
– В смысле?
– Вот тебе и в смысле! Откуда, ты думаешь, мы тут взялись? Просто так, жили-были, а потом бац! И у тебя в голове! Или, может быть, ты считаешь себя реально больным? Расщепление сознания там, галлюцинации? Так?
– Ну… – От агрессивности его слов я растерялся.
– Танк переверну! – зло буркнул дядя Дима и замолчал.
Мы сидели в парке перед «Макдоналдсом», рядом, в урне, лежали пустые коробочки от гамбургеров и картошки. Карман новой куртки оттягивал кошелек с деньгами. Ночь пожара осталась далеко позади. Я много успел сделать за ту неделю, которая прошла с тех пор. Нашел отцовский схрон с деньгами, купил одежду, отъелся. Поначалу, конечно, хоронился по подвалам, на улицу выходил только ночью, прячась от людей, даже от бродяг. Но однажды случайно оказался на той самой улице, и память выплюнула на поверхность: «чердак, голуби, отец, деньги». После этого материальные мои проблемы были на время отодвинуты на второй план. Город снова казался добрым, настоящим, а не сделанным из грязного картона.
– Когда ты умираешь, – подал голос Егор, – мир изменяется вокруг. И иногда бывает даже трудно понять, что ты умер. Это же очень субъективно. Кажется, что изменился мир. А все совсем не так. Просто ты умер. Но объективного нет.
– Я не понимаю. Почему нет объективного?
– Потому что мы взаимодействуем с окружающей реальностью исключительно через наше восприятие. Оно и диктует нам определенные правила игры. Те самые, где говорится, что камень твердый, огонь горячий, дурак – глуп, а мудрец – умен. Человек испытывает огромный соблазн сказать, что все и есть именно так, на самом деле. Чаще всего он этому соблазну и поддается. Но стоит только случиться чему-нибудь необычному, неординарному, не вписывающемуся в правила и нормы, как объективная реальность рушится. Фактически это происходит потому, что никакой объективной реальности и нет вовсе. Все вокруг чистый субъективизм. И при определенных условиях камень мягок и проницаем, огонь холоден, а глупец толкует истину. До определенных пределов объективной считалась только смерть. Но и это не так. Смерти нет. Это изменился мир. Или просто сместились понятия о реальности. С другой стороны, может быть, мир остался прежним, но изменился статус человека и его сознания. Статус – мертв. Человек перешел в ситуационную игру с другими правилами. Видишь, невозможно сказать, что действительно реально в этом мире, а что нет. Все субъективно.
– Мир – это объективная реальность, данная нам в ощущениях.
– Да. И наше ощущение делает его субъективным. Смерть – это совсем не то, что принято думать о ней.
– Так к чему ты это все?
– Собственно, к тому, что все мы умерли. Но мир, изменившийся вокруг нас, превратился в то, что принято называть адом. И мы сбежали. И я, и дядя Дима, и Петр. Собственно, благодаря Петькиному таланту мы и бежали.
– Какому таланту?
– Таланту к побегу, конечно. А ты…
Егор замолчал, словно замялся.
– Что я?
– А ты просто… Не обижайся, ты уже уходил из этого тела. Так уж получилось.
Мне вспомнилась красная ванная. Черные точечки метадона. Страх. Боль.
Нет. Не так.
Ведь сначала был метадон. Я лежал в кровати, укрывшись простыней. Я смотрел в потолок. И тогда пришли они.
– Я умер?
– Умирал. Но пришли мы, и как-то так получилось, что ты остался жить.
Я вспомнил боль их прихода и вздрогнул.
– А потом?.. Я же умер тогда? В ванной.
– Понимаешь, – Егор говорил медленно, – все очень субъективно. И с какой-то точки зрения…
– Хватит, – оборвал его я. – С одной точки зрения, с другой точки зрения… Что было там, в ванной?!
– Я не знаю. Наверное, наш приход что-то изменил, и теперь мы имеем то, что мы имеем. Если посмотреть на это так…
– Он прав, Егор, – оборвал его дядя Дима. – Хватит. Ты пытаешься объяснить все, но это же невозможно. Мне кажется, что правильней остановиться на том, что есть сейчас. Сейчас в одном теле живут, именно живут, несколько человек.
– Остановиться, конечно, можно, – протянул Егор. – Но…
– Но это ничего не объясняет, – продолжил я за него.
– А что бы тебе хотелось объяснить? – спросил дядя Дима.
– Ну, например, зачем меня убивать? С чего мы начали…
– Я вижу несколько вариантов.
– Например?
– Например, вернуть нас туда, где мы должны находиться, – неохотно сказал дядя Дима. – Хотя на это у Егора может быть своя версия.
– Она и есть, – подтвердил Егор. – Хотя сути она не меняет. Может быть, только мотивация иная…
– То есть меня хотят убить из-за вас? – резюмировал я.
Мои соседи молчали.
– А еще какие версии? Есть идеи?
– Есть, – ответил Егор. – Тебя хотят убить из-за тебя.
– И что же во мне такого особенного?
– Тут я тебе не большой помощник. Может быть, тебе мог бы помочь в этом Саша, но где ж его искать теперь?
– Ключ и дверь, – пронесся шепоток где-то позади меня. – Ключ и дверь…
Я обернулся, но никого не увидел. Только какие-то жалкие кустики тужились выплюнуть свежие листочки из обглоданных веточек.
– Петр? Что ты сказал? – тихо спросил я. – Повтори?
Но он молчал. Интерес Петра к жизни заключался только в одном – в побегах. Все остальное проходило по касательной. Он был как подземная река, с мощным скрытым течением, которое нет-нет да выбивало из земли неожиданные родники.
– Я ключ, и я дверь. Но кто мне сможет помочь?
– В чем? – поинтересовался Егор.
– В том, чтобы избавиться от всего этого. Я не просил, я не хотел. И не хочу.
– Думаешь, это кого-то интересует? – подал голос дядя Дима. – Хотел ты или нет. Теперь это не имеет никакого отношения к делу.
– Нет, имеет! – Я крикнул и тут же осекся, испуганно оглядываясь вокруг, не заметили ли? – Имеет. Еще как имеет. Если я не хотел, если я не просил, значит, я не виновен. Это не может быть наказанием.
Дядя Дима хмыкнул, а Егор спросил:
– А кто тебе сказал, что это наказание?
– Да уж не благословение…
– Нет. Не благословение. Просто судьба.
– Я никогда не был фаталистом.
