Беляев неспешно добрел до конца платформы, вдыхая полной грудью сырой, пронзительно холодный, ни с чем не сравнимый питерский воздух. Этого хватило. «Больше никаких остановок», – решил он и метнулся в подземку, люди вырастали прямо под ногами, их приходилось распихивать, толкаться, наступать на чьи-то ноги. Алексея затягивало все глубже и глубже в толпу, из которой он пытался вырваться. Сжимало со всех сторон, кто-то противно дышал в затылок луком и перегаром. Все эти люди, словно нарочно, становились у него на пути, отдаляя возвращение домой. Алексей, задыхаясь в человеческом смраде подземки, рванулся и…
И вот он уже на улице. Надо было ехать поверху. Там, внизу, все было слишком чужое. Удивительно, но раньше Алексей этого как-то не замечал.
Дальше потянулась череда улочек – иногда симпатичных, иногда довольно страшненьких. Улочки сменялись улицами, проспектами. Таких широких, просторных проспектов нет, пожалуй, нигде. Разве что в стольном граде Москве, да и то какие там проспекты? Забитые грязными потоками чадащих машин, суетливыми пешеходами, что бороздят носами землю, будто копеечку потеряли. А здесь простор, свобода!
Леша глубоко вздохнул, остановился на секунду, огляделся по сторонам, рассмеялся. За два года его службы Питер ничуть не изменился, хоть на первый взгляд и показался другим. Нет, ни черта он не другой, тот же самый. Это лишь с виду какому-то постороннему туристу может показаться, что все здесь изменилось, а ему, родившемуся, выросшему среди знаменитых колодцев-дворов и вернувшемуся сюда, ясно как дважды два, что город остался тем же. Пусть не внешне, но по духу. Каким был два года назад, каким был сто, двести лет назад, каким становился в тот день, когда закладывали первый камень, таким и поныне стоит. Как и Москва, как и любой другой крупный город, у которого есть свой характер, своя душа, своя судьба.
За такими мыслями Леша не заметил, как окольными путями добрел до родного дома. Когда он понял, где находится, внутри все съежилось, как в детстве, когда высоко-высоко взлетал на качелях. С непонятной смесью радости и страха Алексей бросился к подъезду. Почему-то возникло желание не звонить в дверь, не ждать, когда откроют, а отпереть своим ключом, войти тихонечко, подойти к маме и сказать: «Здравствуй». Да, именно так. Просто: «Здравствуй, мама» – и все.
Леша радостно, ощущая себя сопливым мальчишкой, подскочил к двери, потянул и только тут заметил черный металлический прямоугольник с встроенным динамиком и дюжиной кнопок. Вот тебе раз! Он ошалело замер. Чего-чего, а домофона на родном подъезде, что всегда был нараспашку, еще с коммунистических времен, увидеть не ожидал. Факт существования кодового замка настолько выбил его из колеи, что Алексей так и остался стоять, вперив бараний взгляд в неприступную черную панельку.
Тогда он даже не догадывался, что этот замок – первое и самое примитивное препятствие, вставшее на пути его возвращения к нормальной гражданской жизни.
Стоять пришлось недолго. Через каких-то пятнадцать минут у подъезда показались люди. Молодая пара с коляской. Лешка приготовился проскочить в родной подъезд, когда парень, что готов уже был вставить магнитный ключ и распахнуть дверь с замком «сезамового» типа, задержал руку и как-то косо посмотрел на Беляева. Алексей ответил стальным взглядом, внутренне готовясь к тому, что сейчас придется оправдываться, вон как подозрительно на него этот с коляской зыркает. Но оправдываться не пришлось. Подозрительный взгляд парня сменился удивленнорастерянным.
– Леша? – промямлил он и добавил с радостной уверенностью: – Леха, сукин ты сын, откуда тебя черти принесли?
Теперь, когда подозрительный незнакомец заговорил, Беляев признал в нем Толика. Сосед и приятель, с которым вместе выпили не один десяток литров пива и совратили не один десяток девиц.
– Толька! – вместо ответа, набросился на приятеля Алексей. – Ты зачем бороду отрастил, тебя не узнать!
– А, сама выросла, – отмахнулся Толик.
– А постригся зачем? Такой хаер клевый был!
– Да ну его, с бородой как-то плохо монтировался, да и несолидно. Я ведь женился, вот знакомься. – Толик кивнул на стоявшую рядом девушку с коляской, которая восторгов мужа явно не разделяла. – Это Мила, это Леша Беляев, мой старинный дружище из триста сороковой квартиры.
– Очень приятно, – расшаркался Алексей.
Девушка молча кивнула, сохраняя на лице весьма недовольное выражение. Толик открыл-таки наконец дверь и стал суетливо затаскивать в подъезд коляску. Алексей оттеснил соседскую супругу, помог поднять коляску по лестнице к лифту. Уже в кабинке грузового, когда закрылись двери и утробно загудело то, что таскает лифт вверх-вниз по шахте, кивнул на спящего ребенка:
– Ты, значит, теперь счастливый папаша.
– Ну, так, – заулыбался Толик. – А ты-то как? Рассказывай.
– Я-то?
Лифт вздрогнул. Леша снова дернулся помочь с коляской, но Толик на сей раз справился сам.
– Заходи вечерком, расскажу много интересного и не очень. Да и тебя послушаю. Сто лет тебя не видел.
Прощаясь с Толиком, Леша неожиданно для себя почувствовал опустошенность. Будто из его жизни пропали годы, впустую ушли куда-то, и их уже больше не вернешь. За это время другие люди женились, отрастили бороду и даже обзавелись детьми. Что-то неуловимое появилось в их лицах, что-то новое, а Беляев так и остался тем самым пареньком, застопорившимся где-то на этапе с условным названием «после школы».
Голова была тяжелой, мысли квелыми, а может, и вообще отсутствовали. Похмелье было тяжким настолько, насколько могло быть после недельной гулянки. Будто кто-то решил учинить расплату за все грехи не успевавшему даже протрезветь или хоть чуть проспаться организму.
Алексей попытался сосредоточиться, хоть чуть восстановить в памяти события последней недели. Получалось с трудом и в самых общих чертах.
Вот мама, что сверлила дверь глазами, когда он справился с замком и вошел в выпавшую из жизни на два года квартиру. Сакраментальное: «Здравствуй, мама» – это уже захлопывая за собой дверь. Мама расплакалась.
Отец. Он пришел позже, работал. Когда увидел сына, молча крепко обнял, хлопнул как-то неуклюже по спине и пошел на кухню доставать из шкафчика чекушку.
Некстати вспомнилась Танюшка, отозвалась в душе болезненным отголоском.
– Танюха, я вернулся, заходи! – весело в трубку.
– Леша, – несколько растерянное. – Мы через полчасика зайдем.
– Кто это мы? – Все еще веселый, не понимающий.
– Я и Женя, мой муж…
Муж! Вот так вот. Общество бывшей невесты и ее мужа выдержал стоически, хоть и возникло желание надраться. Впрочем, он и надрался, не то заливая тоску, не то радуясь, что вернулся из армии.
Потом Толик. Сперва веселый, с женой, что через слово напоминает ему закусывать. Затем жена становится недовольной, нервной. Толька еще пошутил как-то неудачно, что Мила в таком настроении выглядит отнюдь не мило. Та развернулась и ушла. Потом пришел еще кто-то, потом все разошлись. Остался только в хлам пьяный Толик, сетующий на тяжкие отношения с женой, которая даже выпить по-человечески не дает.
