– Хорошо. А вообще она как жила? Поклонники не доставали? Все-таки популярная актриса…
– Это она в телевизоре популярная, – поморщилась женщина. – А так… Тихая, милая старушка. Состарилась она совсем. Больше не снималась нигде. Да ее и не приглашали. На экране она молодая, красивая, а вживую ее и не узнавал никто. Она переживала очень. Не показывала, конечно, но переживала. Оно и понятно, я вот себе не представляю даже, как это – смотреть на себя молодую на экране, а потом видеть старуху в зеркале. Жутко это, наверное. Вот она и старела тихо. Никуда особо не ходила. Никто к ней не приходил. Лет десять так жила. У нее, кстати, и зеркал дома не было. Чтобы не смотреть.
– А чем занималась? Интересы какие-то были?
– Да нет, перед телевизором сидела, да еще вязала. Хорошо вязала. Мне вот кофточку связала в подарок. Хотите посмотреть?
Навстречу спрыгнул с кресла заспанный кот, распушился, задрал хвост, потерся об ноги, оставляя рыжую шерсть на штанине. С кухни доносился шум воды.
– Володь, это ты?
– Я.
– Слушай, не раздевайся. – Жена появилась в дверях кухни. – Сбегай в магазин, а то хлеба в доме ни крошки.
– А Женька?
– Гулять ушел.
– Между прочим, можно было и его за хлебом послать, – наставительно отметил Якутенок.
– О чем ты? – изумилась жена. – Хорошо хоть, уроки сделал.
– Шалопай, – ворчливо охарактеризовал сына Владимир Андреевич.
– Вот и занялся бы сыном. Тебя, между прочим, в школу вызывали.
– Опять? Сколько можно?
– А ты там хоть раз был? – Жена начала возмущаться в голос. Признак был нехороший, потому капитан предпочел сбежать в магазин за хлебом.
Пока ходил за хлебом, Якутенок думал о беляевской записке. Идиотский текст с нелепыми, головоломными подробностями никак не выходил из головы. Даже когда капитан вернулся домой и жена усадила его ужинать, мысли упорно возвращались на корявые дорожки рукописных строчек. Потом супруги сидели перед телевизором, о чем-то разговаривая, вроде бы ни о чем, но иллюзия близости все же была. Сына все не было и не было.
– Пошли спать, – сказал Якутенок. – Устал я сегодня как собака. Бред какой-то в голове…
Легли. Владимир Андреевич долго смотрел в темный потолок. Время от времени под окном взревывал мотор, и тогда по потолку пробегали тени.
Вот и Алексей этот Беляев так же лежал где-то, смотрел в потолок, маялся бессонницей. А потом вышел на улицу и… А может, и не вышел. А выпрыгнул. Но откуда? Никаких же следов. Кто или что убило его? Кто или что заставило написать эту записку? Бредовая записка. Бред сумасшедшего. Да. А труп тоже бред сумасшедшего? Раздавленный, разломанный. Тогда это уже его бред. Он, Владимир Андреевич Якутенок, – сумасшедший. Нет уж. Дудки.
В замке зашевелился ключ. Тихо хлопнула дверь. Завозилась рядом заснувшая было жена.
– Женька пришел?
– Пришел, – тихо повторил в темноту Якутенок.
– Ты с ним поговорил?
Нет.
– И чего ждешь? Сопляк шляется где-то до середины ночи, а он делает вид, что так и должно быть.
– Я с ним поговорю. – Владимир Андреевич поднялся с кровати, пошарил ногами по холодному полу, нащупал тапочки, влез в халат.
А ведь на самом деле так и должно быть. Сын подрос, у него свои интересы, всю жизнь рядом под материнским крылышком не продержишь.
Якутенок вышел в коридор.
– Здравствуй.
– Привет, пап.
«Голос испуганный, – отметил про себя капитан. – Ждет, что будут ругать. А чего его ругать? Будешь ругать – озлобится, начнет хамить, делать наперекор даже тогда, когда ему самому это не нужно, просто из чувства противоречия».
– Ты когда меня перестанешь перед матерью подставлять? Я за тебя заступаюсь, а ты ведешь себя, как непонятно кто. Неужели трудно прийти на полчаса раньше? Неужели так трудно сделать так, чтобы меня не вызывали в школу?
– Не трудно. – Женька потупился. – Прости, пап.
– «Прости-прости», – передразнил Владимир Андреевич. – Чего на этот раз у тебя в школе случилось?
Будильник не сработал, и капитан проспал. Подскочил, посмотрел на часы, наскоро выпил стакан чаю и побежал за уходящим автобусом. Когда приехал на работу, под дверью кабинета маялся Шура Березин.
– Ну что, боец невидимого фронта, скажешь? – поприветствовал Якутенок.
– Здрасте.
– Здрасте-здрасте, – повторил Владимир Андреевич и распахнул дверь. – Проходи.
В кабинете Якутенок повесил плащ и сел за стол.
– Ну?
– Прозвонил Яловегина, – вяло сообщил Шурка и замолчал.
– Из тебя клещами тянуть? – не выдержал Якутенок.
– Никакого Витаса никогда не существовало. Никакими наркотиками он не торговал. Был славный парень Виталик Яловегин. Риелтор.
– Кто? – подскочил Владимир Андреевич.
– Квартирами торговал, – по-своему понял капитана Шурка. – Но он погиб недавно. Сгорел. У клиента на квартире сгорел. Пожар там был. Жил тихомирно. Ну, как тихо-мирно, пьянки, гулянки, девки, безопасный секс и прочие безобразия в том же духе. Но никакого криминала. А сгорел он на квартире у одной актрисы. Она тоже погибла…
– Я знаю, – перебил Якутенок.
Капитан потер лицо руками, помассировал виски, потом посмотрел на Шурку:
– Закрой дверь.
Березин поднялся невозмутимо, продефилировал к двери. Щелкнул замок. Шурка вернулся на место. Якутенок молча открыл ящик стола, вынул тетрадный лист, неписаный мелкими каракулями, и протянул Саше. Тот принял бумагу и молча углубился в чтение.
Якутенок наблюдал за ним долго, потом заговорил глухим, как из погреба, голосом:
– Конрад умер. Погиб. Наталья – это та самая актриса, у которой Яловегин сгорел. С Бергом и так все понятно. Про клуб и всех этих Егорок Донских и Петрушек Зарубиных тебе рассказывать не надо. Самое главное заключается в том, что все они, хоть и не своей смертью померли, но жили тихо-мирно, никого не трогали. Ни с кем фактически не общались, никуда не выходили, к ним никто не ходил. Выходит, что все написанное в записке – бред.
– Это и так видно, – усмехнулся Шурка.
– Но труп-то есть! – рыкнул капитан. – Труп бе-ляевский есть. И какой труп! Что ж получается?
– Висяк получается, – грустно комментировал Шурка. – Ну и хрен с ним. Не первый, чай, и не последний.
Что же все-таки было? Что произошло?
Якутенок мял в руках тетрадный лист.
«Тому, кто прочитает!»
Ну вот он. Прочел. Сидит в своем кабинете и мается.
