Освободившись, она с ледяным ужасом поняла, что её не дождались: опасный эксперимент начался.
Странная, неуместная мысль пришла Маргарите в голову. Она ведь до сего момента лелеяла мечту, что, когда война кончится, жизнь наладится, и она сможет с чистой совестью оставить отряд, то всё-таки уйдёт.
Худо-бедно она умела покидать тело. Если же ещё потренируется как следует, то уйдёт чисто, без потерь. Найдёт там любимого, а если и опоздает – не беда: углядит его на земле и нырнёт вслед за ним в новую жизнь. В любом качестве – не важно, – лишь бы оказаться рядом.
Но если Таисия будет искалечена, то в этом есть прямая вина Маргариты: она оттолкнула девушку, когда та отчаянно нуждалась в помощи и прямо просила помочь. Как же предстать перед ним, не уберёгши девочку? Придётся искупать грех. Придётся жить…
Вот и настаёт момент перебрать в памяти то, к чему прикасаться невыносимо больно. Хоть плачь, хоть кричи – легче не станет… Никогда бы не подумала, что душевная боль может быть такой, как будто заживо сдирают кожу.
И всё-таки надо терпеть и вспоминать.
Разве не печалилась я по близким, вспоминая их? Ещё как! По Николаю Ивановичу… Но там и радость была: что судьба свела, что хоть небольшой отрезок наших жизней привелось пройти бок о бок. И доброе вспоминалось, и весёлое, и радостное… Между тем то, что случилось в сорок четвёртом, – потеря совсем другого рода. В общих чертах я уже имею представление, что именно тогда происходило, но мне нужны подробности. Стоит ли бередить? Определённо!
По-прежнему не знаю иного способа восстановить себя из растрёпанных, вялых ошмётков, кроме как восстановить память. Просто лучше всего, что я умею делать профессионально, я умею восстанавливать в сознании события прошлого – далёкого и близкого. Это мастерство, к счастью, не вошло в число моих невозвратных потерь.
Ну, хватит! Будет уже жалеть себя и отлынивать. К делу!
Мне сказали, что можно попробовать снять блокировку с помощью электрических разрядов. Вот и хорошо! Лишь бы скорее помогло. Сказали: придётся немного потерпеть неприятные ощущения от воздействия электрического тока. И – самое неприятное! – выбрить волосы, чтобы установить электроды. Но ведь детский страх перед болью я уж давно переросла. А брить волосы мне было не внове, я уже проходила это в тибетском монастыре. Я даже не особо вдавалась в технические подробности: мало ли в каких экспериментах мы участвовали?
Да и в любом случае: принятое руководством решение надо выполнять. Такая служба. Такое время. Миллионы людей ежеминутно, день за днём, год за годом рисковали своей жизнью и здоровьем на полях сражений. Стыдно было бы мне, в тылу и в сытости, бояться риска!
Операция проходила в просторной, ярко освещённой тёплым электрическим светом комнате. По стенам – аппаратура, как в нашей старой Лаборатории, только её меньше и она компактнее. Я сидела на самом обычном деревянном стуле. Присутствовали незнакомый врач, лаборант, Михаил Маркович, лично Кирилл Сергеевич и ещё кто-то из наших.
Больно почти не было, так как слабые разряды тока били в разные точки головы, а концентрировались только в глубине, в мозгу, который, как известно, не чувствует боли. Кожу головы неприятно подергивало от электрических разрядов, перед глазами вспыхивали сложные геометрические фигуры. Долго ли, коротко ли врач колдовал надо мной – не скажу. На душе постепенно становилось светло, пусто и благостно. Я, по-моему, улыбалась расслабленной улыбкой человека, которому ни за что не требуется отвечать…
– Я – полновластный хозяин твоих мыслей и чувств. Ты слушаешься только меня. Ты сейчас выполнишь то, что я скажу…
Мне бы звонко рассмеяться и весело поддразнить: «Михаил Маркович, хотите, изображу, что послушалась?» Но мне было так спокойно, в голове – пусто, голос гипнотизёра обволакивал…
Он ровным голосом долго инструктировал меня. Я понимала отдельные слова, но общий смысл ускользал. Он показал мне бумагу со множеством чёрточек и цветных стрелок. Чтобы собрать их мысленно в единый образ, требовалось усилие, но я была так приятно расслабленна. Он показал фотокарточку несимпатичного на вид немца и сказал, что я должна войти в его сознание. Это сколько ж надо усилий! Я честно попыталась напрячься, но… Я не имела понятия, что нужно напрячь, чтобы выполнить задачу: ум, какую-нибудь чакру? Как я делала это раньше? Само получалось. А теперь не получается. Я растерянно качнула головой:
– А что мне делать?
У Михаила Марковича удивлённо расширились глаза. Он повторил, уже короче, чего ждёт от меня. Как же приступить к задаче? Надо бы постараться. А как это – постараться? Как люди стараются?
– Мне надо постараться?
– Да. Постарайся!
– А как?
– Тася! Ты что?!
Михаил Маркович, уже не солидный и убедительный, а растерянный, расстроенный, резко осунувшийся, долго со мной бился, пытаясь объяснять, что я должна делать, пытаясь буквально руководить каждым моим шагом. А я сидела, откинувшись на спинку того же стула, на котором мне сделали операцию, и чувствовала себя всё более несчастной.
Я не понимала, чего добиваются от меня, и только сознавала, что подвожу и Михаила Марковича, и всех. В конце концов, я тихонько, бессильно заплакала. Психиатр воззрился на меня так, будто увидел призрак. Вся кровь из его лица ушла, даже губы побелели. Я никогда в жизни не видела, чтобы лицо живого человека было таким снежно-белым. Я не поднимала рук, чтобы утереть слёзы: зачем? Михаил Маркович дрожащими пальцами провёл по лбу, на котором блестели крупные капли пота.
Спустя ещё какое-то время все взяли себя в руки. Кроме меня: волевое усилие теперь стало недоступной для меня роскошью. Врачи принялись наперебой проверять меня: рефлексы, координация движений, интеллектуальные задачки. Я с успехом выполняла всё, что давалось мне без труда. Остальное – под управлением и прямым нажимом: «надо!», «делай!» Я даже приободрилась: всё-таки что-то у меня получается! Но лица экспериментаторов оставались удручёнными.
– Угадай, кто стоит за твоей спиной!
Я стала перебирать наугад.
– Нет, стой! Ты должна увидеть… или там почувствовать – силой мысли. Ты же умеешь!
– Хорошо. Сейчас… А увидеть или почувствовать?
– О боже! Ну, увидеть.
Я пытаюсь обернуться.
– Не так! Увидеть мысленно!
– А что нужно делать?
Это повторилось ещё много раз.
Врачи и лаборанты что-то увлечённо строчили в блокнотах. Кирилл Сергеевич сидел в отдалении у стены, закрыв лицо ладонями, не шевелясь. Михаил Маркович вообще полулежал на шатком стуле, и ему делали укол в вену. Впервые на моей памяти его здоровый организм дал какой-то сбой.
Обо мне как будто и забыли. Я встала, потому что устала сидеть, и побрела к выходу, сама не зная зачем.
Вечер, рабочий день окончен, но светло: всё же начало лета. Кирилл Сергеевич запер дверь кабинета: от нежданного визита кого-нибудь из тех, кто вынужден задерживаться на работе допоздна. Задёрнул плотные шторы. Настроение было очень уж скверное. Все мысли уже передуманы, все варианты перебрали.
