Так как понятие здесь, в сфере объективности, где его определенность имеет форму безразличной внешности, находится во взаимодействии с самим собой, то изображение его движения становится здесь вдвойне трудным и запутанным, потому что само это движение непосредственно есть нечто двоякое, и первое всегда есть в нем также и второе. В понятии самом по себе, т. е. в его субъективности, различие его от себя выступает как особая непосредственная, тождественная тотальность; ну а так как здесь его определенность есть безразличная внешность, то тождество в этой определенности с самим собой есть, в свою очередь, столь же непосредственно и отталкивание от себя, так что то, что определено как внешнее ему и безразличное для него, скорее есть оно же само, а оно, как оно же само, как рефлектированное в себя, есть скорее свое другое. Только в том случае, если не упускать этого из вида, может быть понято объективное возвращение понятия в себя, т. е. его истинное объективирование, – может быть понято, что каждый из отдельных моментов, через которые проходит это опосредствование, сам есть целое умозаключение, состоящее из всех этих моментов. Таким образом, первоначальная внутренняя внешность понятия (в силу которой оно есть отталкивающее себя от себя единство, цель и ее стремление во-вне, к объективированию) есть непосредственное полагание или пред-полагание некоторого внешнего объекта; самоопределение есть также и определение некоторого внешнего объекта, как не понятием определенного; и обратно, это определение есть самоопределение, т. е. снятая, положенная как внутренняя внешность или, иначе говоря, достоверность несущественности внешнего объекта. Касательно второго соотношения, определения объекта как средства, было только что показано, как оно в самом себе есть опосредствование цели в объекте с самой собой, и точно так же третий момент, механизм, функционирующий под господством цели и снимающий объект через объект, есть, с одной стороны, снятие средства, т. е. того объекта, который уже положен как снятый, и, стало быть, второе снятие и рефлексия в себя, а с другой стороны, первый процесс определения внешнего объекта. Последний процесс определения, как мы заметили выше, есть в выполненной цели опять-таки лишь продуцирование некоторого средства: субъективность конечного понятия, презрительно отметая средство, не достигла в своей цели ничего лучшего. Но эта рефлексия, что цель достигнута в средстве и что в выполненной цели сохранились средство и опосредствование, есть последний результат внешнего целевого соотношения, результат, в котором оно сняло само себя и который оно явило как свою истину. Рассмотренное напоследок третье умозаключение отличается от других тем, что оно есть, во-первых, субъективная целевая деятельность предыдущих умозаключений, но, во-вторых, также и снятие внешней объективности (и, значит, внешности вообще) через самое себя, и тем самым оно есть тотальность в ее положенности.
Итак, после того как субъективность, для-себя-бытие понятия перешло, как мы видели, в его в-себе-бытие, в объективность, оказалось в дальнейшем, что в последней снова обнаружилась отрицательность, свойственная его для-себя-бытию; понятие определило себя в объективности так, что его особенность есть внешняя объективность, или, иначе говоря, оно определило себя как простое конкретное единство, внешность которого есть его собственное самоопределение. Движение цели достигло теперь того, что момент внешности не только положен в понятии и понятие есть не только некоторое долженствование и стремление, но, как конкретная тотальность, тождественно с непосредственной объективностью. Это тождество есть, с одной стороны, простое понятие и равным образом непосредственная объективность, но, с другой стороны, оно столь же существенно есть опосредствование, и лишь через последнее, как снимающее само себя опосредствование, оно есть эта простая непосредственность; таким образом, понятие состоит существенно в том, что оно, как для-себя-сущее тождество, отлично от своей в-себе-сущей объективности и в силу этого обладает внешностью, но в этой внешней тотальности образует ее самоопределяющее тождество. Таким образом, понятие есть теперь идея.
Идея есть адекватное понятие, объективная истина или истина как таковая. Если что-либо истинно, оно истинно через свою идею или, иначе говоря, нечто истинно лишь постольку, поскольку оно есть идея. Выражение «идея» часто употреблялось как в философии, так и в обыденной жизни также и для обозначения понятия и даже для обозначения простого представления: «Я еще не имею никакой идеи об этой тяжбе, об этом здании, об этой местности» – означает только, что я о них не имею представления. Кант вновь потребовал, чтобы выражению «идея» был возвращен его настоящий смысл понятия разума. Понятие же разума есть, согласно Канту, понятие о безусловном, а в отношении явлений оно-де трансцендентно, т. е. нельзя сделать из этого понятия адекватного ему эмпирического употребления. Понятия разума, согласно Канту, служат для постижения (Begreifen), а понятия рассудка – для понимания (Verstehen) восприятий. На самом же деле, если последние суть действительно понятия, то онисуть понятия – мы посредством их постигаем, и понимание восприятий посредством понятий рассудка будет постижением. Если же понимание есть только процесс определения восприятий посредством таких определений, как, например, целое и части, сила, причина и тому подобное, то оно означает лишь некоторый процесс определения посредством рефлексии, равно как и под «пониманием» можно подразумевать всего лишь определенное представление совершенно определенного чувственного содержания; так, если, описывая человеку дорогу, говорят, что он в конце леса должен повернуть налево, и он примерно отвечает: «понимаю», то это «понимание» не означает ничего большего, как усвоение сказанного представлением и памятью. «Понятие разума» тоже является несколько неловким выражением; ибо понятие есть вообще нечто разумное; а поскольку разум отличают от рассудка и от понятия как такового, он есть тотальность понятия и объективности. В этом смысле идея есть разумное; она есть безусловное потому, что лишь то имеет условия, что существенно соотносится с некоторой объективностью, но не с такой объективностью, которая определена им самим, а с такой, которая еще выступает в форме внешности ему и безразличия к нему, как это еще имело место во внешней цели.
